Таковы темы ежедневных пересудов двора.

Герцог Орлеанский тем временем, не видя необходимости в том, чтобы слоняться по залам и коридорам замка, большую часть времени проводил в борделях и в домах горожан, имевших пригожих дочерей. Когда ему это надоедало, он возвращался в Амбуаз и прогуливался по парку в компании своих неизменных спутников: Дюнуа (Франсуа де Лонгвиль), Вилье, Рамфора, Сенвиля и других. За ними шлейфом тянулись придворные дамы и кавалеры; ряды их, надо сказать, неуклонно пополнялись, так что очень скоро вблизи покоев дофина осталось совсем немного придворных.

В один из таких дней томительного и тревожного ожидания известий из Плесси-ле-Тур Этьен вышел из покоев принца, неторопливой походкой миновал зал и направился в Галерею Флоры. Придворные почтительно расступались, давая ему дорогу, иные коротко кланялись. Эти смотрели дальше, нежели те, что бродили по парковым аллеям. Королем-то все одно быть этому, а не тому, со «шлейфом» льстецов и бездельников, и Этьен де Вержи вот-вот станет «хозяином» нового короля. А вслед за ним и его приятель Рибейрак.

Этьен не мог не замечать добродушно приветствовавших его и старался запомнить лица и имена, особенно тех, кто не пытался выжать из себя улыбку, здороваясь без лести, без фальши в голосе, в выражении лица. Эти надежные; как бы ни повернулась судьба, на них вполне можно положиться; они верны короне, и юному Карлу следует назвать имена: сир Гуго д'Обижу, сеньор де Бальзак, Альвен де Пьен…

Пройдя до конца галереи, Этьен остановился у арочного проема и, скрестив руки на груди и безо всякого интереса созерцая причудливые фигуры, образованные парковым кустарником, погрузился в размышления.

– Чтоб мне оказаться в преисподней! – раздался вдруг совсем рядом громкий голос. – Я так и знал, что найду тебя здесь.

Этьен улыбнулся. Размашистым шагом к нему шел Рибейрак.

– Какого черта тебе вздумалось созерцать красоты парка? Догадываюсь, предался мечтам? Лучше бы поиграл в мяч с юным королем. Где он, кстати?

– Они с Бурре читают в оригинале Овидия.

– А ты, значит, оттого и грустен, что не силен в латыни? Либо иная печаль тяготит твою душу? Поделись со мной своим горем, как знать, не помогу ли я тебе развеять его?

– Ах, Филипп, – тяжело вздохнул Этьен, – ты же знаешь, я влюблен в Анну де Боже.

Рибейрак усмехнулся:

– Ничтожный повод для того, чтобы впасть в меланхолию. Однако влюбиться в дочь короля – непростая штука, черт побери. Но что ты понимаешь под словом «любовь»? Для тебя это страсть, влечение или попросту тесное сближение тел? Что важнее? Что стоит, я бы сказал, на первом месте?

– Думаю, влечение: мысль неустанно витает вокруг объекта твоей любви – женщины, которую ты боготворишь, ибо в твоих глазах она – лучшая на свете!

Рибейрак хмыкнул, состроив гримасу, позаимствованную им, надо полагать, у Мома[6].

– И это всё? Помилуй, как можно боготворить то, чего еще не видел? Нельзя любить то, чего нет, как нельзя не любить женщин.

– Не пойму, о чем ты?

– Заставь свою Диану раздеться, мой Актеон, только тогда ты поймешь, стоит ли обожествлять женщину, ибо телом она может оказаться схожей с Химерой. Как можно ложиться в постель с таким чудищем? Что ты будешь с ней делать, переводить на французский «Метаморфозы»? Клянусь папской тиарой, от твоей любви меньше чем через минуту не останется и следа.

– А если она прекрасна душой, своей любовью, лицом?

– Словом, схожа с Изольдой? Не скрою, женщина с ликом Авроры или Клеопатры не может иметь тело дочери Тифона; в этом есть своя закономерность.

– А душа?

– Эта капризная особа стремится к любви, но, как и тело, ее прежде всего интересует объект страсти, а уж потом она станет выбирать: любить или нет. Вообще, мой друг, идеальная любовница – та, в ком нет ни малейшего изъяна. Душа здесь, как правило, на вторых ролях; на первых же – лицо и тело; будь иначе, то, беседуя с душой, ты будешь всякий раз отворачиваться. Но вот, представь, она разделась и легла в постель. Приступая к работе, ты станешь накрывать свою милашку простыней, оставляя лишь то место, куда жаждешь вонзить копье. Ненадолго же тебя хватит, боюсь, всего на один перегон, да и тот можно не осилить: вообрази, тебе захочется смены декораций, и тут простыня предательски вильнет в сторону или упадет на пол. Застыв в задумчивости и в ужасе, ты неизбежно услышишь вопрос: «Дорогой, ты меня больше не любишь?» Нет, друг мой, гораздо слаще, когда тебе скажут, лаская тебя томным взором: «Ах, милый, как я рада, что ты без устали любишь меня».