Гребли так, что весла гнулись, против течения, да без паруса не ходко идти. Менялись часто, по-быстрому пожевали мясца вяленого. Вечер наступил, а за ним и ночь, но карбас упорно шел вверх по реке. К полночи увидели у левого берега ладьи, а на берегу – затухающие костры. Громко окликнул дозорный – ответили заветным словом. Карбас ткнулся в берег, Радивой выпрыгнул, махнул стражу: – Веди до князя.

Князь то ли уже встал, то ли еще не ложился. Рядом – монах Феодор да Даниил Заточник, ну и Ярополк с Кованом.

– Исполать, княже. Дошли мы вниз по реке до Мариной Горки, там на

капище видели того татя, который на лосе ездит. Он с шаманом с капища чаял сговориться, но тот прогнал его как пса. Слуги его за ворота выкинули. Мы потом на капище зашли и с шаманом говорили. Не хочет он войны, не станет татю помогать. Все он обсказал, что тот и вправду с заката от сумских людей пришел и сеет смуту. Но ежели чудины с Кен-озера по Кене-реке выйдут на Онегу – быть бою. Кенские чудины добре оборужены, среди них и сумские воины есть. А так до Усть-Моши местные, речные люди путь чист дают, если никого не тронешь.

– Вот же хитрованы! Как мыслите, други: – не брать в ум, что и местные в набеге были, да пройти спокойно, иль учинить спрос? – обратился князь к окружающим.

– Наказать! Чтобы впредь неповадно было даже косо смотреть в нашу сторону! – рявкнул Ярополк.

– Да, нельзя спускать такое, – кивнули и Радивой, и Кован.

– Так бы надо простить по-Христиански, милость Божью явить, но только к тем, кто Святое Крещение примет, да вряд ли такие найдутся, – усомнился Феодор.

– Дозволь, княже, – явил придворное вежество Даниил, – тут надо, думается мне, поступить так, как ты доселе поступал. Явить милость, но потребовать за нее службы. Пусть онежские люди кен-озерских на Онегу не выпустят, заслоном встанут. Вот за то можно и помиловать, отпустить прежние вины.

– А и мудр ты, Данило, не по летам, – ухмыльнулся по-доброму князь, – быть по твоему, раз, гутаришь, что я так порешил. А вы, други, передохните до утра, а утром вперед снова уйдете, нашу волю объявить.

Радивой с парнями поклонились и направились к костру, откуда еще несло манящим запахом каши.

– Ух! – крякнул Радивой, давно горячего не снедали. Навались, робяты.

Робяты не заставили себя просить, вынули ложки и принялись поедать кашу так стремительно, что кашевар только головой качал. Радивой со своей серебряной ложкой как бы и не быстрее их насыщался. Когда котел опустел, и парни потянулись к ведру с водой, от княжеского шатра подошел Ярополк.

– Наелись? – спросил с усмешкой, – князь вам по чарке меда жалует, – подал он Радивою деревянную, обтянутую кожей круглую плоскую баклагу. Кашевар мигом явил на свет деревянные чашки.

– Еще одну! – рыкнул Радивой.

– Кашевар поспешно подал еще чашку. Радивой разлил мед, первую чашку протянул Ярополку, тот принял ее спокойно, как будто так и надо. Сам взял следующую и кивнул волчатам на остальные. Затем поболтал над ухом баклагой и протянул ее кашевару:

– Твоя доля. Спаси тя Христос, от души покормил.

Молча сдвинули чаши, молча выпили. Парни быстро наломали лапника, накрыли парусом с карбаса. Радивой, поблагодарив Ярополка, повалился в крепкий, после сытной еды и меда, сон. Волчата тоже. Только Никола какое-то время сидел и о чем-то думал, но вскоре сон свалил и его.

Наутро, как и было уговорено, Радивой с волчатами и Николой на карбасе, едва успев поесть горячей похлебки, снова двинулись впереди каравана вниз по течению. Плыли теперь не таясь. Видно, скоро вести летят по реке: – на берегах стали попадаться костры, на воде – лодки с чудинами. Радивой с товарищами старались всем объявить волю князя, особо делая упор на помощь онежской чуди против кенозерской. Чудины выслушивали, но ни да, ни нет не говорили. Ушли опять далеко вперед, миновали Марину Горку, река вскоре вновь повернула на полночь, плесы чередовались с перекатами. В одном месте с берега прилетела стрела, воткнулась в борт. Никто такого не ожидал, поэтому стрелка не успели заметить, а стрелять в лес не стали.