— Когда ты начнешь жить настоящим? — рыкнул Штиль, бросая яростный взгляд на невозмутимого и, как всегда, подчеркнуто нахально-наплевательского Карата, не обращая внимания на то, как в этот раз нахмурился и притих даже наш всегда громкий отец, быстро покосившись на Карата тоже.

— Когда ты начнешь думать о людях, а не о том, что требуется только тебе одному?

— Может, сделаешь свою речь более информативной и менее эмоциональной? — только дернул бровью Карат в ответ, отчего лично мне хотелось уже сейчас заехать ему чем-нибудь потяжелее, даже если для этого пришлось бы позвать не только Тайгу и Ягоду, но и Малахита.

Все знали, что он любитель выводить на эмоции.

Любитель провоцировать, задевать, чтобы внутри взрывалось всё то, что кипело, и показало ему чистое нутро, куда и можно было нанести удар. В этом был весь Карат. Но как же было тяжело не ненавидеть его за эту игру, в которой он каждому делал больно!

— Хочешь больше информации? Отлично!

Штиль подхватил в руки ту самую увесистую папку, которую кинул на низкий столик, чтобы порывисто распахнуть ее, извлекая какие-то бумаги со множеством листов, фотографий и печатей, отчего внутри стало не по себе.

— Что опять случилось? — прошептала мне Тайга, на всякий случай оставаясь рядом, даже если мы никогда не позволяли себе входить в гостиную, когда там шли беседы старших Беров.

— Пока не знаю, — так же тихо отозвалась я, всматриваясь в мрачное лицо Штиля, который помахал первой прозрачной папкой, обращаясь к нахальному Карату:

— Восемнадцать новых дел за одну только неполную неделю! Восемнадцать, черт побери! Грабежи! — Папка полетела на стол, приземляясь с нервным шлепком. — Вымогательства! Угроза жизни с применением насилия! Причинение вреда здоровью! Три убийства!

Папки всё летели и летели, когда я с холодеющими руками понимала, что за всей этой бумагой и массой написанных слов стояли чьи-то искалеченные жизни, чья-то боль и бессилие.

— Изнасилование!

Последняя папка прилетела прямо на колени Карату, на что тот не изменился в лице, с интересом пролистав ее, только усмехнувшись, когда в его руках оказалась фотография девушки:

— Хорошенькая.

В том, что зарычал даже Сумрак, не было ничего хорошего.

Все были на пределе, и только Карат оставался холодным и хитрым, аккуратно положив папку на край стола и пожимая плечами:

— Это был не я. У меня алиби.

— Насильника уже поймали. Ему грозит не столько суд, сколько жестокая и унизительная жизнь в стенах тюрьмы, от которой, вероятнее всего, он сам наложит на себя руки в самое ближайшее время! Слышал, что делают там с теми, кто совершил насилие над невинной девушкой?

— Делают то же самое, в чем он виновен. Только всей камерой, — Карат пожал плечами, чуть подавшись вперед. — Мне жаль, что всё это произошло, друг мой. Только я до сих пор не понимаю, при чем здесь я?

— С тех пор как вы стали наведываться в город, у меня каждый день начинается с больших проблем и бесконечных рапортов! — зарычал Штиль, склоняясь над столом и упираясь широкими ладонями в него. — Ты забываешь о том, что сейчас уже далеко не война, а Вторая мировая закончилась восемьдесят лет назад, когда люди пропадали десятками и сотнями и никто их особо не искал!

Впервые за то время, что Штиль оказался на пороге, Карат наконец нахмурился и почти сбросил свою маску полного безразличия и хамского высокомерия над всем происходящим.

— Лабораторные крысы не будут бегать за вами по пятам и убирать горы трупов и покалеченных людей, которых вы оставляете каждый гребаный раз, когда оказываетесь в городе! А я не ваша чертова нянька, чтобы подчищать все ваши огрехи!