Лужин неуверенно кивнул:

– Ну, так – постольку, поскольку…– и внезапно оживился, – Ух ты, что это? Удобства? Замечательно! Порфирий Петрович, дорогой, уж не обессудьте, подержите папочку. Я мигом.

И, бесцеремонно всучив в руки Порфирию свое кожаное чудо, скрылся за белой дверью, помеченной лапидарным черным треугольником, вершиной вниз и кружочком сверху.

Вразумихин, обалдевший от такой простоты, с минуту постоял у заветной дверцы, переминаясь с ноги на ногу, потом все же отошел на несколько шагов в сторону, чтобы не выглядеть вовсе, уж нелепо, отсвечивая в ожидании у входа в… место силы. Полковник, правда, терпением Порфирия Петровича злоупотреблять не стал, и управился буквально в пару минут, но и тут все оказалось не слава Богу. Комиссар приблизился к Вразумихину, виновато улыбаясь и держа мокрые руки перед собой, на манер хирурга, перед операционным столом:

– Порфирий Петрович, ради Бога, простите, но в вашем туалете закончились бумажные полотенца. Будьте добры, откройте,пожалуйста, мою папку. Там должен быть чистый платок.

Вразумихин потянул кожаный язычок, расстегнул молнию, разъединил две папочные половинки и в боковом кармашке действительно обнаружил сложенный вчетверо квадрат белоснежного батиста. «Странный он какой-то, – платок у него не в кармане, а в папке. А кто их, европейских толерастов знает, может у них так принято…» – подумал важняк, машинально кивая рассыпавшемуся в благодарностях интерполовцу. Тот подхватил платок, наскоро вытер руки, принял у Порфирия свой кожаный аксессуар, не застегивая молнии, сунул его подмышку и первым потрусил к лестнице, кивком приглашая важняка за собой. По правде сказать, Вразумихина уже стало немножко раздражать это затянувшееся общение с заезжим комиссаром, поэтому он решительно остановился у лестницы, предоставляя полковнику спускаться в одиночку. Тот сделал пару шагов, и поняв намек, расплылся в протокольной улыбке, сколь лучезарной, столь же и фальшивой:

– Рад был познакомиться, Порфирий Петрович. Я буду в городе до завтрашнего утра. Потом в Москву, самолетом. Появятся вопросы – звоните, не стесняйтесь, и вообще… До встречи. Будете в Москве – поговорим об одном деликатном деле. Это касается Вашей карьеры; не все же такому специалисту здесь, – полковник неопределенно крутанул кистью над головой, состроив скептическую рожу, – обретаться. Всего хорошего! – и уверенно засеменил вниз по лестнице.

Вразумихин постоял самую малость, пытаясь понять смысл сказанного, потом, мысленно махнув рукой, побрел в спецчасть. Пока шел, все же снова вернулся к обдумыванию сказанного этим лощеным интерполовским оленем.

«Что значит «касается моей карьеры»? Работу в Интерполе, что ли предложат? Ага, держи карман шире! Там штатами западники занимаются, а у них особо не забалуешь, все по инструкции и правилам. И должности все заняты плотно, – динамитом не выкуришь, чуть ли не по наследству передаются. А начинать с какого-нибудь четвертого подползающего – нет уж, дудки. Желания особого нету, да и возраст… Не мальчик, в общем. Тогда что же этот лось имел в виду? На здешние связи намекал? А пес его знает. Ладно, будем решать проблемы, что называется, по мере…, а пока – отдохнем от этой мысли».

Сознание зацепилось за слово «отдохнем», и почему то вспомнился сразу же его героический однокашник, о котором вспоминал уже сегодня шеф, Костя Твердов. В морскую пехоту оба попали сразу после училища: Порфирий на Север, к белым мишкам, а Константин – наоборот, в Крым. Ну, а дальше было всякое – и у одного, и у другого. Порфирий демобилизовался гвардии майором, переучился на юриста, пришел в Следком. Потом была переаттестация, – пришлось потерять в звании – капитаном стал, но быстро восполнил потерянное. А Твердов так и служил, как сам любил говаривать, «тельняшке, якорю и черному берету», дорос до старшего офицера Главного штаба флота, а когда