Невельской посмотрел с удивлением, не понимая, какая еще беда может быть – и так хуже некуда. Рука его опять потянулась к крышке от чернильницы. Она так и искала, за что бы ухватиться.

– Вы получали что-нибудь от Баласогло? – спросил Муравьев быстро.

– Я не был утром на почте, но в Якутске ничего не получал.

– Вы давно знаете его?

– Двенадцать лет.

– Как вы познакомились?

– Он преподавая шагистику в корпусе…

– Баласогло арестован, – сказал губернатор. – Он – участник революционного заговора… В Петербурге раскрыт обширный противоправительственный заговор и произведены многочисленные аресты. Готовился переворот. Заговорщикам грозит смертная казнь.

Невельской остолбенел.

– Целью заговора было распространение социалистического учения, свержение государя и превращение России в республику. Заговорщиков винят, что они готовили огромное восстание в Сибири и на Урале, и возглавлял все это некий Петрашевский, чиновник Министерства иностранных дел…

«Петрашевский? Неужели это тот самый? Может быть, однофамилец?» – подумал капитан.

– Дело это имеет огромное влияние на всю жизнь России и на наши действия на Амуре в том числе. У них были свои люди всюду… И здесь тоже! По крайней мере, так подозревают… Нас с вами могут обвинить в любой миг. Вот теперь я скажу вам, что был тысячу раз прав, что отстранил от себя Баласогло. Я знаю, меня порицали и за это, но мой нюх меня не подвел. Судите сами, какие после этого могут быть гавани на устье, когда никто и ни о чем теперь и заикнуться не смеет! Наша с вами ответственность теперь возрастает в тысячу раз!

Невельской мгновенно вспомнил свои разговоры с Александром, общие настроения своих штатских приятелей.

«Что за чушь? Какое восстание в Сибири и на Урале?» – думал он. Никогда ничего подобного не говорил ему Александр. Вообще Баласогло, как казалось капитану, не мог быть участником никакого заговора, это человек, лишь возмущенный несправедливостями.

Муравьев помянул, что получил личное письмо от министра внутренних дел графа Льва Алексеевича Перовского, который, как знал капитан, приходился Николаю Николаевичу родственником и покровительствовал ему. Губернатор дал понять, что Невельской может чувствовать себя в Иркутске совершенно спокойно. И тут же добавил, что в Петербурге не щадят некого, что там все притихло и замерло и что, несмотря на письмо Перовского, он сам толком не знает, что там происходит.

– Конечно, все это очень неприятно, – небрежно молвил Невельской, еще не придавая значения тому, что услышал, – но давайте судить трезво, Николай Николаевич… Какое, в конце концов, нам с вами дело, когда мы начинаем осуществлять заветную мечту!..

– Какое дело? – перебил его губернатор. – Да это первостепенная неприятность!

– Нет, как хотите, а я не согласен с вами. Да вот и надо действовать именно сейчас, идти напролом! Потребовать суда и людей и занять Южный пролив. Да, Николай Николаевич! Какое нам дело до всех тайных заговоров и тайных канцелярий, когда здесь-то дело ясно как божий день!

– Вы не боитесь последствий подобных ходатайств?

– Ни боже мой! Да только так мы и докажем нашу преданность престолу и Отечеству! – воскликнул капитан.

– Вы безумец! Верно сказал вам Василий Алексеевич, что вы мните, будто о двух головах.

– И потом, я не могу вам не сказать о докладе. Ведь мы успели бы все сделать в год, в два. Зачем нам аянская тропа, где люди будут умирать от цинги и голода… Не Камчатку, а Южный пролив и устье надо занять немедленно!

– По нынешним временам это несчастье, что у Амура есть южный фарватер! – вскакивая и мягко, но выразительно поколачивая указательным пальцем по воздуху, воскликнул Муравьев.