– Ну, ну, ладно, развеселился!..

– А что ж, плакать-то об чем?.. такое дело, Яфима женим! Яфимка, а?

– А ты ужинай да ложись-ко, батюшка! – улыбаясь, ответил сын.

– Расходу-то будет сколь! Уж ты не поскупись, старик!..

Дед покряхтел.

– Полсотни выйдет!.. Ну, да у молодца не без золотца! Парень в кафтане, так и девка в сарафане!

Лавруша смотрел, свесив голову с полатей, и хихикал радостно: никогда еще не видал он отца таким веселым.

– Ты что, мошенник! смеешься? Слезай, за стол садись! Скоро и тебя женить будем!.. Холостой, што ли, ты еще?

– Холостой! – хихикал Лавр, слезая по брусу.

После ужина старик завалился спать на полатях, все тише напевая, замедляя слова:

После нескольких «девишников» в доме невесты состоялся наконец свадебный поезд: церковь была на Мещанских Хуторах.

Во двор Матвея въехал целый поезд поезжан, приехала телега с приданым молодой жены.

Рядом с богатырем Яфимом она казалась маленькой. Лицо ее еще было закрыто фатой. Гурьбой вошли в избу. Там уже был накрыт длинный, во всю избу, стан, составленный из трех столов, с придвинутыми к нему скамьями.

Молодых посадили в передний угол, к божнице. Остальные стояли, им садиться еще не полагалось.

Яфим был в алой гарусной рубахе и синем суконном кафтане, молодая – в белом платье городского покроя. При торжественном молчании многочисленных гостей, заполнивших избу, бабушка подошла к невестке, тихо сняла с головы ее фату, и все увидели лицо молодой: круглое, белое, с быстрыми смышлеными глазами, с густой русой косой. Свекровь расплела косу на две, закрутила вокруг головы, а на голову надела шелковый «волосник» розового цвета. Только после этого гости стали рассаживаться за столом.

Начался свадебный, «княжецкий» пир.

В старозаветный крестьянский дом деда Матвея вошло новое лицо – молодая мещанка, не носившая сарафанов, похожая на городских. Лавр в новой рубахе чинно сидел рядом с братом.

Изба зашумела от веселого говора.

Весеннее солнце начало пригревать поля, еще не просохшие от растаявшего снега, и деревенская улица зазеленела от первой нежной муравки.

Семья деда Матвея дружно готовилась к пашне: налаживали старинный тяжелый плуг, чинили бороны, заказывали недостающие или поломанные части кузнецу Мигуну.

Мигун был суетливый носатый мужик с часто мигающими глазами и торопливой, быстрой речью. Он не только делал сошники, лемехи и топоры, но умел заговаривать кровь, лечил и рвал зубы, поил больных наговорной травой и считался знахарем. Жил особняком от деревни, а кузница его стояла на выгоне, за околицей.

Всю весну в ней кипела работа, дышал горн, сыпались искры.

Когда земледельческие орудия были приведены в исправность, дед Матвей с сыновьями выехал на пашню. Своей, надельной, земли за околицей было мало, и она была так выпахана, что никогда не давала хорошего урожая: удобрять ее никому и в голову не приходило по причине ежегодных переделов. С ней управлялись быстро, и еще оставалось время для дальнего поля: это был громадный участок в степи, верст за тридцать от деревни, – казенная земля.

В старые годы ее сняли на сорок лет мужики – три семьи Листратовых – и разбогатели от этого. Сняли по рубль шесть гривен за десятину, а теперь сдавали мужикам своей же деревни по тридцати рублей, но и это было выгодно для мужиков. Про Листратовых же говорили, что для них участок – золотое дно.