Дед выпустил сивую бороду поверх распахнутого тулупа и сел рядом с бабушкой на заднем сиденье. Яфим – на облучке. Лавр растворил ворота настежь, Яфим натянул вожжи, и тройка выбежала на деревенскую улицу, круто заворотив на раскатанную снежную дорогу и оставив после себя в сугробе глубокий санный след. В окнах соседних изб мелькнули любопытные бабьи лица. Яфим свистнул, передернул вожжами, и тройка, гремя бубенчиками, понеслась серединой широкой улицы.

Кони рвались из упряжи, бубенцы захлебывались под морозным ветром, морозная пыль поднималась столбом. Бабушка закрылась высоким воротником, виднелись только тепло смотревшие глаза. Яфим был, как всегда, молчалив и серьезен, по временам встряхивал вожжи, а дед важно усмехался, утопая в полуаршинной бороде.

Воротились они поздно вечером. Чалка была в мыле, дед – навеселе. Пока Яфим распрягал лошадей и вносил в холодные просторные сени драгоценную сбрую, дед и бабушка переоделись в свое обычное бедное одеяние. На бабушке снова был старый пестрядинный сарафан, дед обулся в онучи и лапти, накинул заплатанный шубняк, надел рваную лохматую шапку и вышел во двор с фонарем задать лошадям корму на ночь. В избе трещала лучина, Настя пряла, Лаврушина русая голова с любопытством посматривала с полатей.

Вошел Яфим, переоделся, подобно отцу, во все старое и молча сел к столу.

Бабушка собирала ужинать.

– Чай, в гостях-то угощали? – лукаво спросила Настя.

– Знамо дело! Полон стол был всего: и лапшенник, и молошна яишница, оладьи в меду, курятина… Хорошо живут!.. Да и мы не голодны каке, не больно до еды охочи… чай, не нищи! Все было по уставу! Вывели невесту под фатой. Мы баем: не фату приехали смотреть, а невесту! Тут сняли фату, невеста всем поклонилась по уставу, князю-молодцу в особицу.

Яфим ухмыльнулся.

– Тут, как положено, князя спросили: люба ли княжна молодая? Князь, конешно, тут кланяется молча, а сваты и свахи сказали: люба!.. А спросите у княжны: люб ли ей князь молодой? Невеста тут поклонялась, ну, значит, люб! Ну, тут уж всё по обряду… Причитывала невеста долго, инда во слезу всех вогнала, понравилась она мне: лютая будет, в мать, а из себя – твердинька, хоть и невеличка ростом, а поставненька! С личика бела и с очей весела!

Яфим опять молча усмехнулся, а Настя сказала:

– Коли лютая – не житье мне будет с ней!

– Ну, девичьи думки изменчивы! Тебя, чай, просватаем на тот мясоед!

– Надоела я вам, что ли? – взметнулась Настя.

– Не надоела, а чему быть, того не миновать, не все тебя будем миловать! Девкой меньше – бабой больше! Бабы каются, а девки замуж собираются!.. Так-тось, бывало, стары люди баяли!

Вошел дед, весело сбросил шубняк, встал посередь избы под матицу и, притопнув лаптями, неожиданно запел:

Бабушка рассмеялась добреньким, конфузливым смешком:

– И што ты, старик, расплясался! хмель шумит, так голова молчит!

– Молчи ты, старуха! что есть в печи, все на стол мечи! – и, притопнув, продолжал:

– Ишь тебя дома-то разобрало! Видно, в гостях хорошо, а дома лучше?

Дед расправил бороду и, садясь за стол, засмеялся:

– По гостям гулять и к себе ворота не запирать!.. Погуляем, видно, на свадьбе, старуха!..