– Сидим да ждем! – сказал Елизар вставая. – Никого дома нет!

– Эка! – вздохнула бабушка, – две бабы дома! баню, чай, топят! Ребятишки, покличьте, сбегайте за ними! Ах вы, родимые!

Елизар растворил скрипучие ворота, ввел Чалку во двор, принялся распрягать лошадь. Бабушка помогала.

– Не трудись, Елизарушка, мужики сейчас подъедут!..

Пришла Маша с ключом, прибежали ребятишки, за ними молодайка Ондревна… Отперли избу, вошли. Молодайка зажгла не лучину, а жестяную семилинейную лампу, предварительно почистив стекло ершиком.

– Лампу завели! – удивился Елизар.

– А как же? – засмеялась бойкая Ондревна. – Чай, всё лучше лучины-то!

– Она у нас всякие новости завела! – добродушно отозвалась бабушка из чулана.

На окнах стояли в горшках цветы с лесенками из лучинок, цвели алыми и лиловыми колокольчиками. Пол был чисто вымыт, выскоблен, изба как будто повеселела.

– Что значит молодая-то хозяйка! – пошутил гость.

– Дай бог! – сказала бабушка, расстилая столешник. – А мы и рады! Дедушка спервоначалу ворчал, а теперя и самому нравится! Ничего! как говорится, знайка незнайку учит! Добрая жена дом сбережет, а худая рукавом растрясет!

– Муж возом не навозит, что жена горшком наносит! – заметил Елизар.

– Надолго ли к нам, Елизар?

– Стриженая девка косы не заплетет!

– Как дела-то? – тихо спросила Маша.

– Дела – как сажа бела! Ничего! Нашим козырям все под масть! После скажу!

Вукол рассказывал о своих путешествиях с отцом на большущем пароходе с вот такими красными колесами, с черной трубой, из которой идет дым и бывает такой свист, что оглохнешь! О том, как они были в городе и какие там высокие дома: если десять изб поставить одну на другую – и то мало!

Лавр слушал и удивлялся. После долгой разлуки у них много было что сообщить друг другу.

– А у нас Карюха жеребеночка принесла! – перебил он племянника. – Хорошенький, весь в нее и уж погладить дается!

Эту родную избу с полатями и знакомым брусом, с белым подтопком и чуланом за ним Вукол любил, он вспоминал зимние вечера, когда бабушка рассказывала сказки, дед плел лапти, а они с Лавром путешествовали, как и теперь, по брусу на полати. На стене все еще висела знакомая картина «Как мыши кота хоронили», но он взглянул на нее критически, с улыбкой. О бабушкиных сказках тоже отозвался свысока, так как читал в таинственных для Лавра книжках о рыцаре Дон Кихоте и его верном оруженосце, о подводных путешествиях капитана Немо по всем морям и океанам.

За столом сидели «большие». Приехали дед и Яфим, отец Вукола что-то рассказывал. Друзья не слушали того, что говорилось внизу: у них наверху, под самым потолком, были свои разговоры.

После женитьбы Яфима стена около полатей была оклеена бумагой, на которой образовались причудливые узоры от протекавшего дождя. Желтоватые пятна слились в глазах Вукола в воображаемую картину: как будто верхом на конях татары, в острых шапках, в полосатых халатах, летят во весь опор с кривыми саблями в руках.

– Ты видишь? – спросил он Лавра, показывая на стену. – Вот это лошади, а на них – татары с саблями.

– Ничего не вижу! – отвечал Лавр.

– А я вижу! да ты гляди дольше – и увидишь! Вот лошади, вот татары, вот сабли!

Но Лавр так ничего и не увидел. Он только отчасти верил племяннику, многое из его уверений считал враньем. Разговор их часто походил на беседу Дон Кихота с его оруженосцем.

– Врать – не устать, было бы кому слушать! – недоверчиво подсмеивался маленький крестьянин.

Не умолкал голос Елизара, который тоже рассказывал при веселом внимании слушателей.

– Ломоносов был из простых рыбаков, а достиг того, что сам царь его принимал… Был Кулибин, механик-самоучка, а то был еще англичанин Фультон… Много было таких людей, у которых здорово мозги работали, и все больше из бедности выходили они…