Взлелеянные мартовской водою дождевой

Цветут на небе радуги, рисуя твой портрет.

И мне бы только вытряхнуть с души истлевшей прах,

Чтоб в приступах безумия, как безнадежный псих,

Блуждать в твоих фантазиях, как с лампою впотьмах,

Разглядывать на ощупь ярких демонов твоих.

Как маленького голубя, ловить твой каждый взгляд,

Искать твой призрак в сумерках и находить в реке,

Писать тебе из прошлого, вдыхая чистый яд,

И звать тебя по имени на мёртвом языке.

Но все это лишь мелочи, когда в плену страстей

Ты веришь только в искренность и новую весну,

И, извлекая ноты из дыхания камней,

Отказываешь, словно хочешь искупить вину.

Достойны восхищения глаза твои чисты.

Парят в них птицы райские и дремлет океан.

Кому дано угадывать, о чем мечтаешь ты?

И есть ли здесь хоть кто-нибудь, кто был тобою пьян?

Кто в сердце твоем прячется – какой лохматый зверь?

Какие злые ангелы живут в твоей душе?

Дрожа вовсю от холода, твой кот скребется в дверь,

А я ломаю голову над раем в шалаше.

Я выпил тет-а-тет с тобой уже двадцатый чай,

Все тайны рассказал тебе, загадку в них храня.

Но в эту ночь, пожалуйста, мне чай не предлагай,

А угости улыбкой ослепляющей меня.

(18. III. 2008)

Пианино

Dort am Klavier

Lauschte ich ihr.

Und wenn ihr spiel began

Hielt ich den Atem an

(Rammstein3)

Из комнаты, пахнущей французским парфюмом,

Доносятся звуки, и льётся мотив.

Зачем я боялся прослыть однодумом,

Прекрасное чувство в себе воскресив?

Как дышло торчу от волшебных симфоний,

Ломая в себе непривычную грусть.

Я – пепел, застывший в твоём телефоне.

Ты – голос, которого я не дождусь.

По стенам ползёт отсыревшая плесень,

И трещины лезут по разным углам.

Я слышу сквозь них звук таинственных песен,

И комната та превращается в храм.

Сквозь мутные стекла, что смотрят невинно,

Луч солнца проник, освещая слегка

Забытое напрочь людьми пианино,

В котором укрылась немая тоска.

Флиртуя со смертью, судьбу не исправишь.

Как будто рассеянный временем дуст,

Сдуваю всю пыль с изувеченных клавиш,

Пытаясь измерить трагичность их чувств.

Как сварщик без маски, с промокшим огнивом,

Что ищет с биноклем светило впотьмах,

Я в фарсе твоем бесполезно тоскливом

Стал полным абсурдом, но в главных ролях.

И весь этот хаос с ума меня сводит,

И прячется в пятках хромая душа.

Здесь каждую полночь лишь призрак твой бродит,

Бездонностью памяти скользкой дыша.

Кому-то и чувствовать – тоже работа.

Других же пугает влюблённость и брак.

Но нужно любить хотя бы за что-то,

Когда невозможно любить просто так.

Но нужно любить хотя бы за честность,

За сердце, что может гореть и творить;

За душу, что жаждет нырнуть в неизвестность,

Когда больше нечем себя осквернить.

И можно взрастить в себе стаи сомнений

И тешиться тем, что судьбой не дано;

Гасить каждый свет, боясь собственной тени,

Ругаясь при этом, что всюду темно.

Но как объяснить всем хранящим молчанье,

Что чувствовать тоньше способны лишь те,

Кто помнит про данное Богом призванье,

Транслируя смерть на другой частоте?

Казалось, что жизнь превратилась в рутину,

Оставив всех прочих навек не у дел.

Когда ты уехала, наполовину

Наш маленький город во мне опустел.

И в комнате, пахнущей французским парфюмом,

Где призрак твой бродит с морфином в руках,

Всю ночь разбавляя безмолвие шумом,

Я чувствую свой неиспытанный страх.

Я словно цементом измазанный шпатель

На ощупь по стенам ищу твой портрет.

Но если б слуга не унёс выключатель,

Я смог бы включить в этой комнате свет.

Я смог бы постичь суть миров параллельных,

Но всё ещё слышится старый мотив –

Младенец свихнулся от тех колыбельных,

И ангел, хранивший тебя, еле жив.

Пусть взвешивать ветер научится каждый,

Чьё сердце готово творить и гореть.