– А при чём тут инстинкты?

– Ну как при чём? Они у каждой особи направлены на собственное выживание, достижение максимального личного благополучия. Как их можно за двадцать лет подавить? Это же закон естественного отбора. А теперь и подавлять бросили. Поэтому такие, как Мишка, наверх вылезли. А вот нам, наверное, здорово эти инстинкты приглушили, поэтому мы сейчас там, где мы есть.

– Они у нас и так были приглушённые, – не согласился Виток. – От предков такие достались. А мы сознательно сами их ещё укрощали.

– Не в предках дело. У достойных людей дети тоже бывают подонками. А почему, кстати? Вот мы все в школе проходили одно и то же: «человек выше сытости», «чтобы не было мучительно больно» и всё такое. Но одни прониклись, а на других не подействовало. Им как раз собственная сытость превыше всего.

– Да тут вообще такие дебри начинаются… Вот голуби, например, заклёвывают слабых и больных сородичей, потому что для процветания вида нужно, чтобы потомство давали только сильные и здоровые птицы. И если бы голуби боролись с этим инстинктом, они деградировали бы и вымерли. Может, поэтому они такие красивые.

– Так это голуби. Красивые, конечно, но глупые птицы. А человек придумал такие вещи, как мораль, совесть. Больных не заклёвывает. Значит, из-за этого должен деградировать?

– Но войны-то тоже человек придумал! А на войне, наоборот, самых сильных и здоровых уничтожают. У животных такого нет… И вообще где-то я читал, что для комфортного существования как биологическому виду человеку разум не нужен. Это излишняя способность, пробный шар эволюции. И есть вероятность того, что в будущем на земле будут господствовать те, у кого инстинкт выживания преобладает над разумом.

– Мы и сейчас это наблюдаем, – мрачно сказал Пётр. – Но это временно. Всё равно будущее за нами – укрощёнными и разумными. Хрен им… Давай за нас!

– Давай…

– Кстати, о птичках, – сказал Пётр, дожёвывая колбасу. – О тех же голубях. В детстве во дворе у нас голубятня была. И вот однажды сидели мы возле неё на лавочке, и кто-то из пацанов, кажется, Вадик Грязев, держал в руке голубя, гладил и всё приговаривал: гуля-гуля, сейчас вот пойду, сварю из тебя супчик, пообедаю перед школой. Ну, прикалывался, конечно, как сейчас бы сказали. А голубь терпел-терпел, а потом взял и какнул ему на штаны. Вадик с рёвом вскочил, выкинул голубя, тот улетел, счастливый, а мы вокруг все чуть со смеху не померли. Долго ему потом про этот супчик напоминали…

Виток представил, как это было, и захохотал. Славно было снова сидеть на кухне у Петьки, не спеша опустошать бутылку и разговаривать «за жизнь». С приездом Даши эти посиделки прекратились, хотя Пётр и звал иногда. Но Виток не хотел оставлять Дашу одну вечером. Это сегодня вот расслабился немного.

– А вообще, конечно, будущее за нами! – вернулся он к разговору. – Но вот такой новый человек, как в этом кодексе прописано. – Я не уверен, появится ли он когда-нибудь. Даже и через двести лет. Такой дистиллированный, без недостатков… Не как индивид – они-то, может, и будут попадаться, – а как вид в целом. Это всё равно что капитан Гагарин.

– Не понял, – крутанул шеей Пётр. – При ч-чём тут Гагарин?

– Ну как же. Гагарин полетел старлеем, а приземлился майором. Капитаном не был. Так и тут.

– Да ты прямо философ… М-мануил Кант, йё… понский бог. – Пётр всё труднее ворочал языком.

Виток посмотрел в окно и встал из-за стола. Петька хоть и здоровяк, а пьянеет быстро. Хорошо сидим, но надо идти.

– Ну, пошёл я. Темнеет уже, Даша меня потеряет.

– С-сдаваться идёшь? Тогда всем привет…

Вошла Лариса с сумками.