Вот она и приносила. То в подоле, то в сумках вместе с лекарствами. Сама голодала, но приносила. Исхудала. Тощая стала. Но все равно меня кормила. Мясом в основном. Овощи и фрукты ей оставлял. А то бледная стала как поганка. Улыбаться почти перестала, а я от ее улыбки… она меня вставляла. Улыбка ее. И разговоры эти идиотские ни о чем – вставляли.

Я от тоски подыхал, а тут она появилась…

За четыре месяца она откормила меня нормально. И незаметно. Еще немного, и я выберусь отсюда.

Сегодня электрошокер или кулаки?

Пытки в ледяной воде или в кипятке?

Сегодня бои без правил или просто очередное наказание? Второе, по правде говоря, наскучило. Боли давно нет. Один адреналин – и тот надоел…

Сжимаю пальцы в кулаки, но на запястьях не звенят цепи.

И пахнет в камере по-другому.

Нет запаха гнили и ржавчины. Нет лязга цепей, который обычно будил меня по утрам. Нет ледяного холода, пробирающего до костей.

И лица той женщины, которую я любил, этим утром тоже не было. Хотя она мерещилась мне, эта кудрявая. Ее звали Ясмин. Она каждый день приходила и напоминала мне о том, что я взял ее, чужую женщину с чужим ребенком, и до сих пор за это расплачиваюсь. Иногда я путал ее с Евой. Когда совсем полудохлый лежал – вообще не мог их различить. Лежал и гадал: то ли Ева пришла, то ли… не моя женщина.

Но сейчас вместо этого всего – тепло. Тишина. И мягкость под спиной, чуждая, незнакомая.

Я не в камере.

Проклятье.

Дыхание сбивается, сердце – глухо бьется в груди. Я жду удара и новых, мать его, порций адреналина. Знакомой боли. То, к чему я привык.

Но когда я двигаюсь, то не чувствую ни жесткого пола, ни рваного сырого матраса под телом.

Где я?

Открываю глаза.

Но вместо черного потолка с прибитыми цепями вижу комнату. Светлую.

Мозг догоняет реальность.

Я просыпаюсь от жара. И от того, что руку свело.

Моя рука автоматически сжимается на тепле, которое прижато ко мне.

Маленькое, хрупкое, мягкое.

Ева.

Ее тонкое тело спрятано под одеялом, только ее кучерявая голова лежала на моей руке. Вот и пережало меня. До такой степени, что я во сне вернулся в камеру, думая, что снова прикован цепями.

А я на свободе…

И еще я выспался. Впервые за четыре года. Впервые за полторы тысячи ночей.

– Ммм…

Ева свернулась в комок под моим боком, спрятав лицо на моей груди. Она доверчиво жмется ко мне, даже не осознавая, с кем лежит. Какое наивное существо.

Ее тело и губы дрожат.

– Мамочка… Не отдавай нас…

Я застываю.

Четыре года я не чувствовал рядом тепло женщины.

А теперь она здесь.

Чертова кучерявая девчонка, что так пахнет домом, свободой и прошлым.

Я дома. Больше нет пыток. У меня есть еда и вода, когда я захочу, а не по расписанию раз в три дня. И даже Ева здесь есть. Все, о чем я мечтал последние четыре месяца с тех пор, когда увидел ее.

Дом.

Вода.

И Ева под боком. Спасительница чертова.

– Мама!

Я чертыхаюсь. Вот же нашел себе проблему. Мог бы оставить ее там. Убили бы ее? Да. Сразу. Но мне-то что…

«Убили бы, а перед этим трахнули толпой», – проносится в голове.

Почему-то от этих мыслей сносит бошку, хотя я давно разучился чувствовать. И к ней не должен был. И забирать не должен был.

Забрал же.

Рука затекла, но я не двигаюсь.

Кудрявая сжимается все сильнее. Вжимается в меня, как в спасательный круг, а я смотрю на нее в полутьме и понимаю: эта девчонка совсем не соображает, кто я такой. Кто на самом деле.

Маленькая, хрупкая. Теплая. Слишком теплая.

Я едва сдерживаю порыв убрать ее подальше. Я не привык к такому. За четыре года тело отвыкло от тепла. От женского тепла.

Она плачет во сне.

Смотрю на нее несколько долгих секунд, но потом резко теряю терпение. Мне же не до ее соплей…