– Иди уж, перекуси, уберусь! Сидит тут! – отчитала его Петровна.

– Иду, Петровна, иду, – усмехнулся Погадаев, – всё равно не отвяжешься. Ты вот чё скажи, чем отличаются тымские остяки от ласкинских или мумышевских остяков? А?

Баба недоуменно уставилась на председателя крайсполкома.

– Поди ночь думал над этим?

– Не поверишь, Петровна – думал. Уживутся вместе или как?

– Коим это образом?

– А посели их вместе, Петровна, раздерутся? Не поделят пески, угодья? Создадут проблемы.

– Эк, понесло тебя! Известное дело, Куприяныч, языки у них разные, обычаи. Наши, нарымские-то, обрусились, а те не-е-е-т – в жёны берут своих. От того и дохлые, не жильцы! И то дело – ласкинские охотничают, добывают белку, соболя, бьют глухарей, тетеревов, рябчиков, тем и питаются. Тымские – промышляют рыбу: осетра, нельму, муксуна, стерлядь и, заметь, живут в избах – строятся. Ласкинские роют землянки, ставят чумы, им сподручней так. Самоеды, прости Господи… Но, чтобы враждовать? Не-е-е, не будут! Всем хватит песков, тайги – прокормятся.

От всезнающей язвительной Петровны не ускользнула попытка Погадаева подтянуть бродни.

– Стельки поди мокрые, не высушил ночью? Прости уж, грешную, чё лезу не в свои дела, кину полешек в печь, положи их сверху и портянки тоже. Небось, целый день мотаешься по воде, ноги-то береги, ревматизмой съест.

Доверившись въедливой бабе, Пантелей скинул рыбацкие сапоги с длинными голенищами, вынул стельки из войлока и приспособил к обнесённой железом круглой печи. Берёзовые полешки от внимательной Петровны гудели пламенем, гулом, принеся в помещение председателя уют и тепло.

– Ты вот, что, Петровна, – откинулся на диван Погадаев, – моей-то не говори, осерчает Нюра и разговоров не оберёшься.

– Побаиваешься? – скривилась в улыбке уборщица, – бедовая жена у тебя, сам выбрал парабельскую, вот и ступай с ней в ногу, по-нашему, по-нарымски.

– Дык, ступаю, Петровна…

– Эк, мужики, ненадёжный вы народ, – отмахнулась женщина, не заметив, как половой тряпкой смахнула слезу со щеки. – Вон Стёпка мой пока не утоп в Оби с пьяну на рыбалке, все лелеял меня, блюл. Гляди, гладкая какая!

– Ну, это да! – отшатнулся Погадаев. – У тебя же, Петровна, до Степана был… Как его?

– Ну, Афанасий, царство ему небесное! Громом убило – тоже на Оби. Шарахнуло молнией в лодку – и поминай, как звали. Тело не нашли, может, налимы сожрали… Мужики, мужики, не бережёте себя!

Женщина присела на табурет и уставилась в окно на Обские просторы, а там река несла мутные воды с остатками льдин и торосов.

– Скольких же ты, голубушка, прибрала неразумных-то? Ай-я-яй!

– Расчувствовалась, чё ли, Петровна? Не поминай лихом мужиков. Толи ещё будет? Намедни с Томском говорил – пришлые едут к нам на работы. Как смотришь на это?

– Пришлые говоришь? – насторожилась женщина, утерев лицо рукавом фуфайки.

– Ну, да! Ссыльные трудпоселенцы…

– А-а-а, эти-то, ссыльные… Сам знаешь, сколь их до революции у нас было неугодных царю… Шишков, Свердлов, Рыков, Куйбышев. Сам Иосиф Виссарионович…

«Да, – подумал Погадаев, – Нарымский край обживала „вся революционная Россия“, здесь были представители пятнадцати партий и групп четырнадцати национальностей».

– Разное баили про тебя, Петровна… Неужто правда? – поинтересовался Погадаев, скосив глаза на уборщицу.

Женщина отвернулась от осторожного намёка председателя…

– Ты чё… О «Кобе», чё ли, Пантелей?

– Ну-у-у… как сказать… Дело житейское! Сколь воды утекло с тех пор.

– М-да-а, время летит. Это ж когда их пригнали? Ага! В июле 1912… Яков Михайлович уже отбывал ссылку, прижился, а «Кобу» поселили у крестьянина Алексеева – урядник велел. Мы жили рядышком с ними, через огород. Ну и встретились однажды… Чернявенький такой, с густой шевелюрой, бородкой… Интере-е-есны-ы-ы-й… Да и сколь жил у нас? Месяца через полтора утёк и с концами…