…Но едва ли она и сама знала обо всём, что любила её душа. И эта не встреченная, не случившаяся любовь тоже проявляла себя каким—то образом. Как и у каждого из нас. Я догадалась об этой не прожитой любви, когда спустя вечность наткнулась на коллективные фотографии с учителями и выпускниками её школы разных лет. Меня поразила маска печальной отстранённости и привычной учительской правильности на бабушкином лице, – настолько это было не похоже на то, какой я её помню. Для чего ты носила эту маску, моя баба Лида? Верила, что не надевать её – совершенно невозможно?

В самом конце жизни она уже теряла ориентацию в месте и времени, и на вопрос «Где ты сейчас?», немного подумав, ответила: «Судя по положению планет, мы находимся где—то недалеко от Солнца».

Недалеко от Солнца… Не здесь ли ключ к разгадке её тайны?

Выходит, солнечная душа её вновь обрела свой дом.

Как жаль, что при жизни мы находим слишком много причин оставлять свою душу бездомной.

Как жаль, что часто лишь смерть властна их отменить.

Деловитое карканье отвлекло меня от чтения на балконе, я подняла голову. На ближайшее дерево уселись две молодые вороны. Супруги – поняла я (он покрупнее, она – помельче). Вороний муж снова что—то требовательно произнёс. Его спутница, отвернувшись, холодно молчала. Воронья жена внимательно разглядывала что—то, привлекшее её внимание. Супруги сидели на соседних ветках и напряженно молчали. Муж сверлил взглядом затылок жены, а та начала качаться на своей ветке – она переминалась с ноги на ногу и, удерживая таким образом равновесие, увлеченно не замечала своего спутника. Строгому супругу это вскоре надоело, и, видимо, мысленно плюнув, он молча снялся с места. Я проводила его взглядом, а потом продолжила наблюдать за молодкой. Думала, полетит ли за ним? И почему—то была уверена, что так и будет.

Но ворона продолжала беспечно качаться на ветке, словно девочка, отставшая от взрослых, увидев на своем пути качели и решив немного развлечься, пока родители ещё не ушли далеко, устав её уговаривать. А они тронулись в путь в воспитательных целях, будучи уверенными, что ребёнок, не выдержав, побежит их догонять. А что же эта строптивая ворона, не подчинившаяся своему повелителю? Перестав качаться и посидев ещё немного на ветке, она повернула голову вслед стайке пролетевших рядом маленьких птичек, а после, вдруг опомнившись, взмахнула крыльями. Видимо, вспомнив о полагающейся ей по статусу покорности, воронья жена устремилась по траектории улетевшего супруга. Ох, и достанется ей теперь от него «на орехи»!

Она до боли сжала руки в кулаки, ногти впились в ладони, выступила кровь, но Мария не замечала этого. На горе, пригвождённый к кресту, висел её сын. Ее плоть и кровь, её дитя… Она задыхалась от бессилия. Она, мать, ничем не могла помочь. Её душа сжалась и страдала от невыносимой муки! Горло перехватило, сердце замерло, губы растрескались от жажды, идущей откуда—то изнутри. Жар, жар бессилия сжигал её тело. «Сын, сын мой, шептала она, прости нас, прости». Мать стояла на коленях на острых камнях, её ноги были разбиты в кровь. За что?

Она знала, за что страдает её дитя.

Это была и её Голгофа…

На кресте, рядом с преступниками, висит её сын. Она чувствовала его боль и его страх. Ей также было и страшно, и больно. Она знала, что скоро все закончится, и это давало ей неведомые силы. Она представляла, как снимет с креста своего ребенка, как она омоет его раны, как она обнимет и погладит его…