Яшка сперва пробовал что-то возражать, но никого переубедить было невозможно. Футбольный мяч весил в глазах друзей намного больше скрипки. Стихи же, к сочинительству которых он с недавних пор испытывал интерес, вообще ничего не весили. В школе ещё можно было как-то общаться со своими лучшими друзьями, но после школы…

А потом произошла и вовсе неприятная история. Но уже не с ними и не в школе, а в музыкальной школе, где всё до последнего времени было бы вроде спокойно и неконфликтно. Этот случай Яшка тоже запомнил навсегда, и если изредка вспоминал, то настроение портилось надолго, будто всё происходило лишь вчера.

– Кошмар! – возмущённо принялся размахивать руками директор музыкальной школы Григорий Николаевич. – Снова эта психопатка Нонна письмо прислала! Что ей неймётся в своём Израиле?! Ну, уехала, ну, отпустили её подобру-поздорову – чего, спрашивается, ещё надо?

Он вскочил со стула и стал нервно бегать по классу, задевая пюпитры.

Танька Миронова, первая скрипка квартета, незаметно ткнула смычком Яшку и шепнула:

– Во даёт! Полчаса теперь бухтеть будет, а урок-то идёт…

Яшка ничего не ответил, лишь опустил скрипку и стал прислушиваться к срывающемуся директорскому тенорку.

Во время репетиции струнного квартета, которым руководил директор, его неожиданно вызвали к телефону, и вскоре он вернулся взъерошенный и злой. Следом за ним в класс примчались парторг школы баянист Жемчужников и завуч Наталья Абрамовна.

– Что она, успокоиться не может? – истерически повторял Григорий Николаевич и тряс головой. – Шестьдесят пятый год уже, а она… Злилась бы на того, кто ей дорогу перешёл, а мы-то причём? Наш коллектив её, можно сказать, воспитал, выпестовал, а она – змея подколодная…

Не обращая внимания на четверых замерших за пюпитрами учеников, он метался по классу, словно у него неожиданно разболелись зубы.

– Что вам сказали по телефону? – вкрадчиво поинтересовался Жемчужников, моментально превращаясь из разбитного гармониста в строгого коммуниста-парторга.

– Товарищ Трифанков из райкома партии крайне возмущён тем, что на адрес школы снова пришло письмо из Израиля от этой… Хорошо, что компетентные органы вовремя отреагировали и передали письмо в райком. Вопрос поставлен прямо: а не стоят ли за этим письмом западные спецслужбы? Всё надо предусмотреть. Попади письмо в коллектив, опять пошли бы разговоры, и вообще… – Григорий Николаевич горестно вздохнул. – Товарищ Трифанков такой разгон мне устроил по телефону, что хоть с балкона… вешайся. Крайний я, что ли?! Нужны мне эти неприятности как телеге… пятая нога! В общем, пора принимать меры, чтобы впредь подобных безобразий не повторялось.

– Какие меры? – насторожился парторг, и его глаза сверкнули плотоядным огоньком.

– Нам поручено подготовить ответное открытое письмо, которое опубликует областная газета. Пусть общественность узнает о нашем негативном отношении к подобным провокациям, чтобы впредь неповадно было…

Танька Миронова подмигнула ребятам:

– Нормалёк! Пятнадцать минут до конца урока осталось.

Яшка её не слушал. Какая-то непонятная тоска поднималась в нём, стискивала грудь и застревала в горле твёрдым солёным комком. Всё происходящее его, естественно, не касалось. И в то же время касалось, потому что уехавшая чуть больше года назад в Израиль бывшая преподавательница музыкальной школы приходилась ему родной тёткой.

Нельзя сказать, что Яшка питал к ней большую любовь. Взбалмошная и грубоватая, она не часто вспоминала о своей не такой уж и дальней родне, но это Яшку устраивало. Чем меньше она его замечала, тем меньше его дразнили, а учился он хорошо и без её помощи. В Израиль Нонна подалась одной из первых в их городе, едва появилась возможность. Перед отъездом у неё была куча неприятностей и даже скандалов. Её мужа, дядю Борю, который отказался с ней ехать, вынудили затеять бракоразводный процесс, после чего всё равно исключили из партии и выселили из двухкомнатной квартиры. Помотавшись полгода по коммуналкам и общежитиям, он в конце концов уехал тоже, но что с ним, пока неизвестно, потому что писем он никому не писал.