– Где Вилькинский? – задыхаясь спросил он.

– Ушёл, – услужливо доложила Танька.

– Ты, – директор ткнул пальцем в Яшку, – задержись, а вы, ребятки, ступайте домой… Хорошо бы всё-таки ещё Вилькинского найти…

В директорском кабинете было шумно и накурено. Сам Григорий Николаевич не курил, и курить в своём присутствии не разрешал, но сегодня, в виду неординарности ситуации, правилу изменил. Из присутствующих нещадно дымили папиросами двое: Жемчужников и старожил школы, флейтистка Тамара Васильевна, сухонькая старушка с седыми старомодными буклями, похожими на парик Баха с портрета в коридоре. Кроме них в кабинете были всё ещё пунцовая Наталья Абрамовна, затем заместитель парторга и по совместительству завхоз отставник Ефименко, а также преподавательница музыкальной литературы Ольга Викторовна, дама с томными, словно приклеенными ресницами и очень короткой юбкой, из-под которой всегда выглядывало много такого, чему выглядывать не следовало бы. Яшку усадили на стул, и Григорий Николаевич, откашлявшись, начал:

– Ты, Яков, уже не маленький и понимаешь, для чего мы собрались. От твоей тётки снова пришло письмо из Израиля, и это плохо… В нём она, понимаешь ли, клевещет на нашу школу и порочит советский образ жизни. Так, товарищи? – обратился он за поддержкой к присутствующим, и те поспешно закивали головами. – Нужно дать ей решительный отпор в виде открытого письма, которое опубликует областная газета. Так вот, мы решили, что будет лучше, если это письмо напишут наши ученики, и совсем здорово, если – еврейской национальности. К примеру, ты и Вилькинский. Притом ты её племянник, а это большой козырь! Женя подпишет после… – Григорий Николаевич плеснул воды в стакан и залпом выпил. – Не волнуйся, написать мы поможем, для того и собрались. Вот бумага, ручка, начинай.

– О чём хоть Нонна пишет-то? – прокуренным голосом перебила его Тамара Васильевна. – Вы бы вслух почитали, чтобы знать, о чём речь.

– Это нам без надобности! – филином ухнул Ефименко. – Мало ли какую идеологическую грязь льют на нас западные радиоголоса и их прихлебатели! Всё у них на один манер, мать их так-перетак…

– Ну, вам, конечно, без разницы, – смерила его презрительным взглядом Тамара Васильевна. – Вам, простите, что метёлки, что письма…

– Попрошу без колкостей и намёков! – обиделся Ефименко и грузно заворочался на стуле. – Консерваториев мы не кончали, как некоторые шибко умные, зато экзамен на идеологическую зрелость на фронте выдержали. Вот!

– Причём здесь письмо? – вмешался Жемчужников. – Или вам хочется посмаковать подробности этой похабщины? Все присутствующие – люди грамотные, догадываются, о чём она написала. Ответ можно составить, не читая письма.

– Действительно, – прибавил директор, – с письмом нас пока не ознакомили, но нет оснований не доверять райкому…

– Тогда я отказываюсь принимать участие в этой угадайке! – Тамара Васильевна тряхнула буклями и с силой растёрла папиросу в пепельнице.

– Издеваетесь, да?! – взвился Григорий Николаевич. – Буду – не буду, хочу – не хочу! Это вам не бирюльки, а серьёзное политическое мероприятие!

– Во-во! – обрадовался Ефименко. – Умные какие, аж спасу нет!

Жемчужников почесал подбородок и примирительно пробормотал:

– Вообще-то не мешало бы и в самом деле ознакомиться с письмом. Может, позвонить в райком, попросить?

Григорий Николаевич молча махнул рукой, и парторг тотчас принялся накручивать телефонный диск, с минуту разговаривал с кем-то сладким, как патока, голоском и наконец сообщил:

– Готово. Можно прямо сейчас подойти и взять письмо под расписку, а через день вернём.