Лекарство сделало свое дело, мальчишка в последний раз ощутил прилив сил. Улыбнулся сквозь слезы. А когда мы подошли к воротам аттракциона, вывернул шею, пытаясь рассмотреть, какой он высокий.

Я опустился на колени, вытер Денни лицо и вместе с другими ряжеными сотрудниками стал готовить своего подопечного к поездке. Пристегнув детей, мы шагнули назад, образовав стену между вагончиками и толпой родителей, стоявших в нескольких футов от нас под присмотром службы безопасности. Звякнули цепи, зашипела гидравлика, и поезд понесся в небо. Все сотрудники стали ритмично хлопать в ладоши. Когда поезд взобрался на самый верх, а грохот и вопли детей сделались совсем невыносимы, я закрыл глаза; паровоз, сделав первую петлю, рухнул вниз, увлекая за собой десять вагончиков, – и все разом стихло. На второй петле должен был отключиться мозг, на третьей – перестать биться маленькое сердце.

Когда я снова открыл глаза, головки детей болтались, словно они крепко уснули.

Я работал в парке уже два месяца. По местному летосчислению это означало, что я попробовал все блюда из меню «Смехатерия», кроме креветок в чесночном соусе (их подавали, только когда нам завозили слишком много туалетной бумаги), и дважды посетил тренинг для поднятия морального духа персонала. Там мы учились доверять друг другу (падали на руки товарищу) и, сидя кружком, говорили о своих чувствах: «Привет, я Скип, в целом, я в порядке. Стал меньше мучиться чувством вины. Но временами мне все еще бывает тяжело». Остальные кивали и вскидывали в воздух пальцы в знак солидарности. Затем шла часовая медитация – на стенах под «Утро» Грига проецировались изображения природы и смеющихся детей, а женский голос из колонок говорил нам, что мы просыпаемся, чтобы исполнить свой долг.

– Помните, – повторял он, – смех – это возможность забыть о боли и избавиться от воспоминаний. Смеясь мы становимся сильнее. Смеясь мы лечим этот мир.

Однако по собственной воле сотрудники почти не общались. Как-то раз Виктория, девушка, которая в костюме эльфа продавала чуррос в киоске, явилась ночью в мой трейлер, швырнула мне в лицо презерватив и велела ничего такого не думать. Мы провели вместе ночь, но утром, когда я попытался ее обнять, она тут же вскочила, оделась и напомнила, что тут мне не реальный мир.

Иногда, чтобы внести в жизнь разнообразие, я ездил в соседний город в «Олив гарден». Как ни странно, он все еще был открыт для публики. Тамошний бармен как-то сказал мне, что обслуживать работников «Города смеха» – все равно, что общаться с призраками: заваливаются в бар по одному, тихо напиваются и уезжают.

– Нет, я понимаю, – добавил он. – Такая уж у вас работа. Никто не хочет привязываться. А то потом будет больно.

– Не знаю, – отозвался я, потягивая свою целебную манговую «маргариту».

А сам все гадал, когда стану таким же, как другие – завязну одной ногой в параллельной вселенной, где не имеет значения ничего, кроме смеха, возможности забыться и печального секса с любым, кто поселится в соседнем трейлере. За два месяца в парке я отвез к «Осирису» примерно полтораста детей.

Пациенты, участвующие в испытании новых лекарств, приехали в парк в обычный субботний день и поселились в коттеджах рядом с нашими трейлерами. Мы все как раз отдыхали на шезлонгах, когда начали прибывать семьи: одни дети были в инвалидных колясках, другие еле волочили ноги, цепляясь за руки родителей. Если они нам махали, мы махали в ответ. Если же нет, просто смотрели. Одного из детей – пацана лет шести-семи – внесли на носилках, накрытых пластиковым колпаком, как блюдо для шведского стола. Прижав ладони к прозрачному пластику, мальчишка смотрел, как койот угощается рассыпанной картошкой-фри. Несли носилки охранники. А за ними, с трудом волоча два чемодана, едва поспевала женщина, очевидно, мать. Ее безразмерное шелковое пончо то и дело застревало в колесике. Оглядев коллег, которые безмятежно глазели по сторонам, пили и сворачивали самокрутки, я все же решился предложить помощь.