Экономка все подливала и подливала, и сама Ева уже не понимала, выпила она третью рюмку или шестую. Ее мысли были заняты странным раскладом – ее привезли как доказательство исполнения условий. В противовес матери Максима, неугодной старому брюзге. Ощупал ее, Еву, как корову, а теперь деньги дает. За старание угодить.

А любовь? Любовь в условиях числилась, или речь шла только о покладистости внука?

– А вдруг я взбрыкну? – Ева уже и мыслила, как выставочная корова. – И откажусь выходить замуж за Максима?

– Дурочка, – тетя Вера смахнула с лица выбившиеся из–под заколки рыжие волосы. – Куда ж ты теперь денешься? Не отпустят. До тебя трех невест пробовали. Но все деду не так. А тут совпало. И образование у тебя есть, значит, не дура. И родители из интеллигенции, хотя и живут в деревне. Врач и учительница. А еще немаловажно, у вас семь я. Понимаешь, о чем говорю? Семь я – пятеро детей и двое родителей. Семья.

– Как много вы обо мне знаете, – растерялась Ева.

– Так не первый день обсуждаем.

– Но я же не товар, чтобы меня со всех сторон рассматривать, – Ева вспыхнула, поняв, почему Максим разозлился, увидев на ее плече татуировку. Деду она могла не понравится. Снижала баллы невесте.

– Разве? Забыла исконно русское? У вас товар, у нас купец? Да не переживай ты так, – лиса вновь подлила наливки. – Любит Максим тебя. Уж как хотелось бы сказать иначе, но… не буду кривить душой. Я же все слышу и вижу. Как говорил о первых, и как о тебе. Глаза горят, голос звенит. Уж кто–кто, а я понимаю, когда мужчина увлечен. Хватайся и держись. Разве самой не хочется в сладости пожить? С влиятельным мужем. В полным достатке. Детки красивые пойдут. Сама–то тоже не дурна собой.

– А вдруг я не такая? Ну, не из тех, кто из–за денег замуж выходит? Для меня важнее любовь, – слова о том, что Максим увлечен ею, немного успокаивали, но все равно претила мысль, что, сама того не зная, Ева прошла целый конкурс. Как–то не по–людски все это.

– Все такие. Каждая из женщин хочет обеспеченного будущего. Я вот любила. Тридцать лет на ту проклятую любовь положила. И что? Все они от меня носы воротят. Не того поля я ягодка. Ни кола, ни двора, ни детей не нажила. Так и буду до смерти горшки из–под Кирилла выносить, а уж потом хоть рядом с ним в могилку ложись.

– Зачем же вы так? Максим благодарен должен быть, что вы за его дедушкой ухаживали.

– Я для них удобная работница, но только до тех пор, пока Кирилл жив. Заплатят в последний раз и отправят на все четыре стороны. А вот если бы ты слово за меня замолвила. Мол, давайте тетю Веру у нас оставим. Она хозяйство знает…

– Ой, по–моему вы рано со мной договариваетесь.

– А ты, девка, крепче птицу счастья в своих руках держи. Думай и каждое слово взвешивай. Один неверный шаг и, фьюить, у разбитого корыта.

– А мама Максима. За что ее профессор не любит?

– Она как раз не из дур. Сидит на муже верхом и погоняет. Это деда и злит. Светлане в пику наследство внуку отписать хочет, чтобы ей ни полушки не досталось. Говорит, она Петра против отца настроила. Не понимает Кирюша, что они с сыном два сапога пара, оба упертые. Что втемяшилось в голову, то и сделают. Даже если потом жалеть будут.

– А Максим? Он такой же?

– О, этот если и сапог, то испанский. Ой, – женщина зажала себе рот ладонью, – что–то я разговорилась.

Подняла опустевший графин, повертела им так, что солнце, пробивающееся в окно, зажгло его хрустальные грани огнем.

– Хороша была наливка.

Ева смотрела в свою рюмку, где на дне рубином светился напиток. В голове все ленивее и ленивее текли мысли. Клонило в сон.