Молодцами лодка изусажена.

На корме-то сидел Есаул с рулём

А в носу сидел Атаман с ружьём.

Посреди лодки – золота казна,

На златой казне лежит цветно платьице,

На цветном платье сидит красна девица,

Есаулушке она – сестра родная,

Атаманушке – полюбовница.

Как сидит она, слёзно плачет;

Атаманушка плакать уговаривал:

«Ты не плачь, не плачь, красна девица,

Мы поедем с тобой в твою землюшку,

В твою землюшку, к отцу, к матери».

Масленичная неделя была в самом разгаре. С высоты сторожевой башни симбирского кремля караульные стрельцы следили, как к дому воеводы семенил дьяк Онуфрий:

– Спешит к нашему воеводе на праздничный обед.

– На незваного гостя не припасена и ложка. Ставлю пятиалтынный, Онуфрий с доносом торопится.

Дьяк поднялся на узорчатый рундук23, зашёл в дом, покрестился на образа и писклявым голосом с укоризной обратился к воеводе:

– Беда, боярин Иван Богданович!

– Что ныне стряслось, Онуфрий?

– Стеношные бои24 завтра затеваются на свияжском льду!

– Кулачными боями издревле народ на Руси потешался, дьяк Онуфрий.

– Церковь наша православная, Иван Богданович, против этих бесовских потех.

– Известно мне о том, дьяк… Да забава та полезная для крепости мужицкой. Сам я по молодости стенка на стенку хаживал.

– Москва, слыхал я, не жалует этих забав.

– Известно мне и это, Онуфрий, да сквозь пальцы на то смотрит златоглавая.

– Побьют друг друга до смерти.

– Ты, дьяк, видать, сам кулаками не размахивал, и тебя никто не угощал.

– Спаси и сохрани меня, Господи, грешного!

– Удаль-то русская рвётся наружу! Пусть народ в кулачных боях потешается, чем со Стенькой Разиным разбойничает.

– Ох, воля ваша, воевода-боярин.

– Дам я указ губному старосте присмотреть за порядком. А ты, Онуфрий, не ко мне бегай, а за казной зорче гляди…

Караульные на сторожевой башне видели, как Онуфрий понуро сошёл с крыльца:

– Уж назад вострит.

– Накормить, не накормили дьяка, а укорить, видать, укорили!..

На следующий день, в масленичный четверг, на Свияге собирался праздный народ поглазеть на весёлое побоище. Толпился на берегу всякий люд – городские и посадские – смеялись да хохотали, толкались да приплясывали. Ходили ряженые, играли на свистульках парни, девки с лотками торговали сладостями и соломенными куклами, проезжали на санях купцы и дородные горожане. Посредине неширокой речки на крепком льду оживлённо галдели две разделённые меж собой толпы крепких мужичков и разудалых подростков. Посадские нахлобучивали толстые шапки из овчины, надевали полушубки и меховые рукавицы. Старший назидательно учил: «Всем заодно, ребятки! В согласном стаде и волк не страшен».

В толпе городских охотников до кулачного боя – шапки всё бобровые, рукавицы кожаные, кафтаны добротные.

Староста науськивал: «Окружай, братцы, и бей в бока… В одиночку не одолеть!.. Кто в засаде, не спать!»

– Эй, родные, ушибу, не встанешь! – призывно орал толстый купец в шубе, подбадривая посадских. Те угрожающе поднимали кулаки и вперевалочку, будто разбуженные медведи, притоптывали да выкрикивали угрозы в сторону соперников. Городские не отставали: «Берегись, деревня! Побьём жиденьких!»

То из одной, то из другой гудящей толпы выскакивали мальчишки и дразнили друг друга. От посадских застрельщиками выступали Гришка и Николка. С городскими были Фёдор и Мишка.

– Эй, выходи, побью! – угрожал Николка.

– Зашибу, не замечу! – выкрикнул Фёдор.

– Эй, сунься, нос расквашу! – кричал Гришка.

Мальчишки бросились в драку и колотили друг друга. Фёдор схватился с Гришкой. Николка с другими подростками. Мишка получил по лбу, отчего присел и очумело замотал головой.