Тут из чернильницы вывинтился Маленький Мух и ввинтился в потолок.

Следом по потолку пробежал здоровый, кровь с молоком, таракан.

Из-за шторы застрекотало, и оттуда отважный Камишадзе пару раз просвистел над ушами и без проблем гробыхнулся.

– Ну ты, Автандил, и накеросинил… – сказал кто-то, предусмотрительно не повышая голоса.

Автандил высунулся по пояс из своего вертового боелёта, выпятил грудь с медалью «100 лет Советской власти» и начал прислушиваться. При этом у него выскочил из глаза вставленый для перспектабельности монокок.

– Будем з-з-з-з-з-з… – подкрутился к нему Маленький Мух, почуяв родственную душу.

Выкладывавшие посадочную букву «Т» – Михл, Мишанина и Михня, весь в сморчках от аллергии, теперь заворачивали белые штанины выходных штанов то ли в букву «О», то ли вообще в узел.

Из-под паутины у зеркала веяло русским духом и французскими духами, там виднелась пожилая средних лет в возрасте баба Я, грозя Михаилке-крокодилке крючкотворным пальцем. Михаилка-крокодилка состроил бабке «нос», сведя глаза к переносице.

На подоконнике косоглазый Лю Минь, деловито напевая по чёрным клавишам, уже застирывал в чайнике хозяйские носки.

Из угла выходили строем протестующие минёры, скандируя: «Трям-брям-одобрям!»

– Ну-ка, ну-ка, чего это Вы там написали? И давайте без этих хулиганских выкриков, мол, рукописи не горят!.. не вырубишь, опять же, топором!.. – ну конечно, это Лавминтий вылез из-за плеча Сидящего-За-Столом со своими добрыми советами.

Между тем на коврике постепенно вырисовывался Маев, со скрипом протискиваясь под дверью:

– Ну метро и тащилось! Аж судороги по всему составу! Полный фотофиниш!

– А что, объявили что-нибудь? – заинтересовалась любопытная Мишанина.

– Граждане пассажиры! Выходя из поезда, не забывайте свои бомбы! – металлическим женским голосом ответил Маев.

– Заждались! Нет, чтоб промчаться на трамвае! – отреагировал Миньтюхай.

– Зазнобисто там, – пояснил Маев, неопределённо поведя глазами наружу. – Что ж теперь, наложить на себя?

– И как же Вы себя самочувствуете? – спросила сочувственная Мишанина.

– А никак не самочувствую, – ответил Маев, и добавил скабрезность: – Паренье этакое.

Весь этот народец ростом в локоть натолкался тут не просто так, и уже начинал входить в раж и резонанс. Пора было целенаправить их в деятельное русло.

– Без фифтнадцати севен, тяпница! – провозлингвистил Михл.

– Мальцаны, гопот смолкнули! – Михомор конкретно повернулся в минёрный угол.

– С чем пришли, бояре? – вопросил грозно Сидящий-За-Столом.

И тут все закричали:

– один человек, мужчина!

– она ждала, а он всё не шёл!

– он пришёл, она слегла!

– он запил, она зашлась!

– он пропал, она очнулась!

– и кому от этого счастливее?

– я тебе что, автоотгадчик?

Тут Мишанина залилась горючими слезами, прослезилась громким плачем, заплакала навзрыд, зарыдала в голос и заголосила. Маев одновременно рвал с себя скупую аналитическую слезу. Остальные засуетились:

– Нет, давайте сначала!

– совершенно давно!..

– когда в жизни всегда было место!..

– они сошлись среди пампасов!..

– вдруг, но не сразу!..

– и промеж них любовь!..

– бабуля уж под пенсию размяла кошелёк!..

– а голод не бабка!..

– но чу!..

– нашлись охотнички!..

– блин, мужики, а откуда такие большие уши?..

– торчали из супа…

– и тут на них дедушка с винтом!

– так дедушка же на костылях?

– накостылях, назвездулях и отметелих!

– Знаю! Всё знаю, – сказал Сидящий-За-Столом, – Серафима Вовк, в девичестве Ротенкопф… Давайте уж какую-нибудь просебятину.

* * *

Лю Минь затянул нараспев: «Давным-давно, может быть ещё в позапрошлом году, встретил я на Язвиньской таможне в городе Кагбыда провинции Дуньплюнь человека…»