К предмету слова и его свободы эти попутные замечания имеют прямое и непосредственное отношение.

Дело в том, что мыслительный процесс в головном аппарате ограничен (пространством черепа, тем же выбором и проч.), то есть – в определённой, а точнее – в значительной степени он «полноценной» свободы лишён, а, значит, ущемлён в его свободе и с точки зрения принципа должен считаться несвободным, а коли уж свободным, то лишь частично, в определённой доле.

Можно при этом говорить о существенной роли ограничений, которыми сопровождается «растекание» или разрушение формы, удерживающей мысль, – уже с самого начала её образования и дальше, вплоть до последней стадии, предшествующей «рождению» слова. – Тем не менее, взятый как единое и неразъёмное целое, он, мыслительный процесс в головном аппарате, воспринимается и признаётся нами свободным – совершенно, абсолютно.

Хотя это далеко не научный, а чисто бытовой подход, замешанный на неприхотливой житейской целесообразности, он нас будто бы устраивает. В государственных законах, в том числе в основных (в конституциях) это пренебрежение принципом утверждено в качестве права – через формулировку о свободе мысли.

То же происходит и со словом – производным от мысли.

Мы совершенно не обучены считаться с тем, в какой мере оно, слово, уже с самого начала, при своём «возникновении», ограничено в его свободе – вполне допускаемой зависимостью от происходящего в головном аппарате.

Если же вести речь о нём уже «изготовленном» и, например, только в его устном виде, то оно может быть произнесено громко, тихо, робко, с ударением на каком-то одном его слоге или без ударения, отрывочно – по слогам, врастяжку, с запинкой, интонированно, с акцентом, с какой-то важной целью или просто так.

Вместе с тем кто-то совсем не торопится произнести его, до поры удерживает его в себе (ещё в «оболочке» мысли), замалчивает, а его произношение вслух может заглушаться неким слышным тут же шумом, сигналом сирены, взрывом, речью из микрофона, чьим-то пением, музыкой, плачем ребёнка и т. д.

Нетрудно убедиться, что и записанное слово также бывает подвержено разного рода воздействиям.

Получается – и в этих случаях свобода хотя и есть, но скованная ограничениями. О том, что здесь она полная, можно забыть. Но она уложена в законах как полноценная, нисколько не ущерблённая, абсолютная. И в таком «приятном» «наряде» даже прогарантирована ими. В своём месте у нас будет возможность рассмотреть, из-за чего это происходит.

А пока укажем на отдельные несообразности и уклоны в понимании термина, который мы здесь рассматриваем.

Иногда рассуждают так: раз имеется производное от мысли, свободной мысли, то оно, должно быть, уже достаточно хорошо «вызрело» и «выверено» в головном аппарате и, значит, приобрело те смысловые и функциональные черты, какие всеми ожидаются и всем нужны.

Манипулируя со словом дальше, его свободу, свободу слова, начинают понимать в том значении, как вроде бы для тех, кто на неё претендует в своих интересах или больше того: имеет на неё право и гарантию, тут в обязательном порядке всегда должна обеспечиваться практическая выраженность заложенного в двухсловной грамматической конструкции смысла – и не только голосовым произношением, буквенной или электронной записью одного лишь «слова», как термина и понятия, но и – чем-то ещё, скорее всего тем, что связано с нашей какой-то деятельностью, нашей духовностью, потребностью приобщения к национальной или мировой культуре, политическими или другими пристрастиями и проч., – несмотря на возможные к тому препятствия. – То есть – желают иметь некий весьма внушительный и притом исключительно положительный (на пользу) результат, – как собственно от