И для этого она строгала его, как сейчас где-то строгают черный камень для её только что выкопанной могилы. Роман всегда ощущал её холодные, точные прикосновения – не ласковые, а цепкие, будто он раб на тонкой изящной цепочке. Она лепила из него идеальную античную статую для выставки в Музее Искусств: ровные линии, ни капли лишнего, никаких изъянов. Но внутри эта статуя была всё же полой.

Каждый её взгляд говорил о том, что он недостоин любви, если не станет… а тут как придётся.

Каждый её приказ был направлен на совершенство, которое он однажды должен был достичь. А её молчание, то самое молчание, которое она так часто выбирала, мучило его острее любого слова.

И теперь, когда она лежала в гробу, её лицо, бледное и застывшее, казалось ему всё тем же.

Не лицо матери, не лицо любящего человека, а лицо творца, который смотрит на свой труд, оценивая, удалась ли скульптура. А Роман знал: для неё он никогда не был идеален. Никогда не был завершённым. И, может быть, именно поэтому он так и не смог почувствовать себя ни чем иным, кроме статуи.

Он горько заплакал, когда священник начал отпевание. Слёзы, которых он ждал годами, были не о ней, а о себе. Он так жалел, что больше не любил её, как любил в детстве. Тогда, когда её холодный взгляд казался мудрым, а строгие руки – надёжной опорой. Когда он верил, что её любовь можно заслужить. Теперь он смотрел на гроб и понимал: любовь умерла в начале, и её было не вернуть, как нельзя было вернуть того мальчика, который ещё умел любить безусловно.

Кто-то похлопал его по плечу и неловко обнял. Марк.

– Ну ты это, держись… Не знаю, что и сказать.

***

Кухня утопала в мягком свете напольной лампы, отбрасывая на стены теплые, домашние, размытые тени. Свет мягко касался стола, заставленного остатками прошедших грустных дней: зарядка для телефона, опрокинутая пачка орехов, старый блокнот с неразборчивыми записями. На подоконнике стояла кружка с остатками остывшего чая, вчерашнего, наверное.

Роман сидел за столом, одной рукой лениво пролистывая уведомления на телефоне, другой – пододвигая к себе уже второй за день ноутбук. Неделя была адской: бесконечные документы, консультации с юристом, необходимость отвечать на сообщения от родственников, которые, казалось, забыли, что у него есть своя жизнь… и параллельная удаленная работа, которая его убаюкивала. Он разобрался со всем, закрыл вопросы, но усталость никуда не ушла. Ему казалось, что он сбросил с плеч груз, но внутри была только пропасть.

На столе стояла чашка со свежим крепким кофе, который он едва пригубил. Слева от неё лежали распечатанные доки, рядом – почти забытые беспроводные наушники. Всё выглядело так, будто замерло: ноутбук, открытый на полуслове; недоеденные орехи; телефон, погасший после очередного беззвучного уведомления.

Роман вздохнул. Ему хотелось хотя бы минуту ничего не делать, просто быстро посидеть в этой кухонной тишине, где даже шум холодильника казался уводящим куда-то в «давно». Но пришёл Марк, который обещал зайти ещё вчера.

Марк был женат, и у него вот-вот должен был родиться сын. Времени было мало, но Роман был рад и этому.

– У тебя ведь времени совсем нет, – заметил Роман, крутя в руках ложку.

– Да, в обрез, – коротко ответил Марк и пригубил свой кофе. – Знаешь, бывает, день заканчивается, и ты вдруг понимаешь, что всё ещё в середине списка.

– Как ты это всё вытягиваешь? – Роман прищурился.

– Смешно, но уже не я. Всё София. Я просто бегаю и пытаюсь не развалить то, что она держит одной рукой. – Марк усмехнулся и покачал головой. – Это как будто ты стоишь на краю чего-то огромного. Радостного, но огромного.