– Джим, – проговорила она таким слабым голосом, что мальчику пришлось наклониться к ней, чтобы услышать, – в матрасе ты найдешь пару фунтов. Я их давно скопила. Этого хватит на мои похороны. И умоляю, Джим, позаботься о малыше. Не отдавай его в приют.

Джим обещал.

– И скажи: «Да поможет мне Бог!»

– Да поможет мне Бог, мама.

После этого, покончив с земными делами, женщина откинулась на подушки, и Смерть нанесла ей свой последний удар. Джим сдержал слово. Он нашел деньги, похоронил мать и, сложив на тележку немудреные пожитки, переехал в еще более дешевое жилье – половину старого сарая, за которую платил два шиллинга в неделю.

Полтора года они с малышом там жили. Каждое утро Джим относил братишку в ясли и каждый вечер, возвращаясь после работы, забирал домой. За пребывание малыша в яслях и небольшую порцию молока он платил четыре пенса в день. Как умудрялся он жить с братом на оставшиеся два шиллинга – выше моего понимания. Все, что мне известно: он так жил, и ни одна живая душа ему не помогала, и никто не знал, что ему требуется помощь. Джим нянчил малыша, иногда часами баюкал его, расхаживая по комнате, мыл и каждое воскресенье выносил на свежий воздух. Но, несмотря на всю заботу, несчастный малыш по истечении отпущенного ему срока, по выражению Джима, «гигнулся». Коронер был суров к Джиму.

– Если бы ты предпринял правильные шаги, – сказал он, – ребенок бы не умер. (Похоже, коронер думал, что тогда малышу было бы лучше. Странные мысли бродят в голове у коронеров.) Почему ты не обратился в службу опеки?

– Потому что не хотел связываться с опекой, – угрюмо произнес Джим. – Я обещал матери, что не отдам брата в приют, и не отдал.

Так совпало, что несчастный случай произошел во время мертвого сезона, и вечерние газеты ухватились за такое происшествие, устроив из него сенсацию. Помнится, Джим в мгновение ока стал героем. Добросердечные граждане призывали местного землевладельца, правительство и всех остальных, облеченных властью, помочь мальчику. И все предавали анафеме приходской совет. Думаю, из этого могла бы выйти какая-то польза для Джима, но ажиотаж продлился недолго. К несчастью, интерес к случившемуся погасил скандальный бракоразводный процесс, оттеснивший Джима на задний план, и о нем скоро позабыли.

Я рассказал моим друзьям эту историю после того, как Джефсон закончил свою. Оказалось, что уже почти час ночи и начинать работу над романом было слишком поздно.

Наша следующая встреча состоялась в моем плавучем домике. Браун с самого начала был против моего переезда туда. Он настаивал, чтобы никто не покидал город до окончания работы над романом.

Макшонесси, напротив, считал, что нам лучше работать у воды. По его словам, он особенно сильно ощущал в себе способность создать нечто поистине великое, когда лежал в гамаке среди шелестящей листвы под глубокой синевой небес с бокалом ледяного кларета рядом. Гамак он предлагал заменить шезлонгом, тоже стимулирующим работу мысли. Дабы работа над романом шла хорошо, он в интересах дела рекомендовал мне взять с собой хотя бы один шезлонг и запас лимонов.

Сам я не видел никаких причин, которые могли помешать нам работать в плавучем домике столь же успешно, как и в любом другом месте. Мы решили, что сначала я поеду в плавучий домик один, основательно обоснуюсь на месте, а все остальные будут время от времени туда наведываться и совместно трудиться над романом.

Плавучий домик – идея Этельберты. За год до этого мы провели один летний день в таком доме у моего друга, и жена пришла в полный восторг. Она сочла, что особая прелесть такого жилища заключается в его миниатюрности. Вы жили в крохотной комнатке, спали на крохотной кроватке в крохотной спаленке, стряпали обед на крохотной плитке в самой крохотной кухоньке из всех, что вы видели. «О, как прекрасно жить в таком доме! – воскликнула Этельберта с восторженным придыханием. – Он словно кукольный».