Алиса пошутила, что первый раз слышит о таком раннем получении базовых основ нейробиологии, а сама она фрукт запоздалый. Уходя, она вдруг вспомнила таинственную его фразу, которую пропустила мимо ушей: о том, что Джастину и Тодду помогает само здание «Белвью», его стены, которые влияют на гиппокамп и крыс и экспериментаторов. И о намёках на паранормальные явления в коридорах «Белвью». Она обернулась и начала было уточнять:

– Призраки пациентов?

Но он оборвал её:

– Поймёшь, когда к тебе самой придут гости.

Ничего себе, ну и шуточки у декана! И она не стала рассказывать ему о русском художнике Ефиме, о котором узнала, случайно попав на первый этаж.

Алиса вернулась в лабораторию. Голова раздулась, как шар, от всего увиденного и услышанного бреда. Собралась выключить оборудование, но тут Джастин плавно втёк в лабораторию, держа два стаканчика с кофе. Кофе пришлось заглатывать на бегу: позвонили из клиники первого этажа:

– Чудит Ефим Марголис, отказывается понимать английский, помоги с переводом! Художник опять в депрессии и не хочет принимать лекарства.

– Что у него? – решилась спросить Алиса, потом неуверенно посмотрела на Джастина. – Паранойя. Говорят, тридцать лет он здесь заперт.

– Я с тобой, мало ли что.

Джастин увязался за ней. Она лишь дёрнула плечами: как хочешь, – но облегчённо выдохнула, что идёт туда не одна. При виде яркой Алисы – «Шагал, ну ты просто Шагал, девочка!» – Ефим размяк, принял успокоительное и забормотал по-русски о видениях в ночном коридоре, о том, что его мозг принимает радиоволны «радио Белвью», что старые стены знаменитой дурки могут углублять эмоции, которые только пробуждаются, например любовь. Алиса перевела этот бред Джастину. Но Джастин, умный скептичный Джастин, почему-то не скривился своей фирменной ухмылочкой, а как-то затих. Ефим переглянулся с ним, потом взглянул на неё – умные глаза, ни капли безумия – удовлетворённо хмыкнул уже по-английски: «Видишь, я в порядке». Алиса промолчала – о чём тут спорить, – и Ефим добавил:

– Поймёшь, когда к тебе самой придут гости.

Ничего себе, совпадение!

Они пошли к выходу, Джастин вдруг заговорил:

– Все тебя любят, всем ты нравишься: и Шломо и Хассану. Вот и этот старик художник флиртовал с тобой, готов был все лекарства проглотить, лишь бы тебе угодить.

Алисе захотелось уколоть его: «Что, во вселенной монахов существует понятие флирта?» – она вспомнила, как Джастин признался ей: «Я монах сейчас, без романтических отношений». Пару дней назад, посмеиваясь, она поддела его: почему это девушки никогда не звонят ему в лабу? Но почему-то не решилась подхватить вброшенный им мяч, сказала только:

– Не знала, что тебе знакомы такие слова, как «флирт».

Наверное, он растерялся от её невинной подколки. Она поняла это потом, вспомнив, как остановился взгляд Джастина, словно споткнулся на ровном месте, и дёрнулась челюсть. Потому и обрушился на несчастные замазанные фрески в лобби первого этажа, чтобы стереть слово «флирт», промелькнувшее между ними.

– А я догадался, почему Ефим их хотел закрасить. Он вспомнил, что эта его работа вторична. Что эти микроскопы, злаки и плоды он слизал с утраченной фрески «Мексика, запертая в клетку» своего учителя Диего Риверы. Сама вспомни ранние опыты Тодда Сектора, когда он думал, что стёр память у крысят, а потом она неожиданно возвращалась. Тодд вызывал воспоминание о прошлом обучении, потом, не давая уйти обратно в память, стирал их блокаторами и электрошоком, а потом выяснил, что стёр только одну из новых копий воспоминания, а старая копия этого же воспоминания поднялась из глубинных структур мозга. Может, самый первый вариант памяти на стёртое им воспоминание! И то, что Ефим называет «радио Белвью», пробудило, казалось бы, стёртую им память о том, что он украл идею своего учителя.