— У тебя что-то случилось?

— Не твоё дело! — огрызнулась она и утёрла скользнувшую по щеке слезу. — Так что, отремонтировать можешь?

— Легко! Давай.

Когда он окончательно отломал каблук от первого босоножка, Маринка озадаченно нахмурилась. А когда, в пару ударов об бордюр, отломал и второй, абсолютно целый — вскинулась:

— Эй, ты чего делаешь?!

— Обувайся!

— Ты нормальный вообще?

— Иногда. Обувайся, говорю, и пошли, если не хочешь, чтобы тебя в ментуру сгребли.

Она тут же схватила изуродованные босоножки и, присев на корточки, суетливо завозилась с ремешками. Но вдруг обессиленно опустила руки.

— Думаешь, сильно я его?

— Не знаю. Мне никогда об бошку бутылку не разбивали.

— А вдруг он умер?

— Не думаю. Просто удачно попала, с первого раза вырубила. Да не парься, его наверняка сразу свои нашли. И спасибо, кстати, если бы не ты — сгребли бы меня. Сильный волчара оказался. Массой задавил.

Она уткнулась лицом в ладони.

— А если всё-таки умер?

— Ну... Работа у него такая. Нехрен было шлем снимать.

— Ты дебил? — вскочила Маринка. — В тебе есть хоть что-то человеческое? Да он скорее всего обычный опер, какой к чёрту шлем? Максимум броник! Он вообще, наверняка, просто чёрный ход пас, пока ОМОН в зале шухерил!

— Надо же, какие глубокие познания в делах ментовских! А с хрена ли он тогда тебя сгрёб? На биндюжника ты не тянешь, а девочек-припевочек вроде тебя они обычно не шмонают.

Она сникла.

— Наверное, потому что я из туалетного окна вылезала. — Обречённо вздохнула. — Ну нельзя мне в милицию, понимаешь? Тем более, из ночного клуба!

— Только не говори, что на учёте стоишь. Не поверю.

— Да причём здесь это? Просто если папа узнает... — Помолчала. — Кстати это... Тебе тоже спасибо, что заступился. Я, если честно, уже думала, что всё, конец мне.

— Тогда тем более пошли! — схватил он её за руку. — Мы всё равно ничего уже не исправим, а с повинной можно и утречком, на трезвую голову прийти.

— Я не пьяная! — возмутилась Маринка и, оступившись, рухнула в его объятия. Снова задрав ногу, уставилась на пристёгнутую к стопе подошву: та была формована под высоченный каблук, и теперь, с плоской пяткой, нос оказался загнутым вверх почти под прямым углом. — Ну и как в этом ходить вообще?

А Данила видел только её голое бедро с красивым рельефом напряжённых мышц и отчаянно хотел скорее оказаться в койке. С ней. На ней. В ней. И вообще, как пойдёт.

— Клёво ногами машешь, каратистка что ли?

— А то! И я, между прочим, знаю, как кадык ломать! Папа научил. Показать?

— Опять папа. Я, кажется, всё-таки начинаю его бояться.

— И правильно делаешь! — Она проковыляла пару шагов и снова остановилась. — Блин, ну невозможно так!

И Данила, зарычав от нетерпения, просто закинул её на плечо.

— Ой, киса! Кс-кс-кс... Иди сюда, киса... — Едва войдя в квартиру, подхватила она Барса на руки, зарылась лицом в пузо. — Халосая ки-и-иса...

— Вообще, это кот.

— Да? — удивилась Маринка, и бесцеремонно задрала ему хвост. — И правда! Да ты мой холосий ма-а-альчик...

Данила с удовольствием оказался бы на месте Барса, но девчонку так стремительно накрывало, кидая от плаксивой угрюмости к шальному веселью, что ещё немного, и всё что ему останется — это сидеть возле дивана и оберегать её сон. Ну, может, тазик подставлять.

— Кофе будешь? С котлетами. — На ходу развязывая примотанную к животу олимпийку, заскочил в кухню и сунул брикет с деньгами подальше в вытяжку.

— Ничего я не буду, — пошатываясь, вошла Маринка следом. — И вообще, пошло оно всё на хрен. Сдохнуть хочется.

Данила глянул на её вновь посмурневшее лицо и суетливо сгрёб со стола бардак, оставшийся после изготовления взрыв пакетов.