Это тоже было в прошлом, значит, живо в памяти, живо в человеке. И тем дороже воспоминание о другом – о тех людях, благодаря кому возникло желание и умение отделить от себя зло, не подчиниться ему. По словам В. Астафьева, память о близких – повод для этой книги, и он прекрасно исполнил задуманное, рассказав, что это были за люди. Прежде всего, бабушка – традиционный персонаж повестей о детстве и в то же время столь нетрадиционный в этой книге. Она главный герой значительной части повествования, увиденный одновременно и детскими глазами, и глазами писателя.

Не только на большом пространстве, в подробном рассказе умеет Астафьев дать портрет. Всего несколько деталей, которые своим немногословием соответствуют характеру деда. Сибиряк, человек замкнутый, невозмутимый, но упаси бог, если кто-то вовремя не заметит, как заходила вверх и вниз его по-пугачевски подстриженная борода.

И деревенский голод, и семейный праздник – именины бабушки, которыми заканчивается часть повествования, относящаяся к далеко не безмятежному, но счастливому детству в деревне Овсянке на берегу Енисея. А если праздник в семье, то и музыка, которая теперь подчиняет себе рассказ, не требуя слишком красивых, литературно-банальных слов:

В «Последнем поклоне» местное слово не кажется стилизованным, идущим от авторской тенденции, потому что оно оправдано формой книги, ее замыслом. Оно принадлежит не автору, с остраненной эпичностью повествующему о событиях, разворачивающему многопериодную фразу, а употреблено рассказчиком, вспоминающим о том, как жили, как говорили. Читателю эта книга показывает талант В. Астафьева с самой его привлекательной стороны – талант рассказчика, чья творческая память обострена поэзией услышанного слова.

Думается, что на сегодняшний день автобиографический, то есть очень личный и субъективный по своей природе, жанр часто дает наиболее объективную и верную картину деревни в меняющемся времени. Под знаком сожаления о необратимости того, что было, пишется вся деревенская проза, автобиографическая в том числе. Однако в рассказе от первого лица это сожаление выглядит как естественная человеческая реакция и не претендует на создание далеко идущей философской или нравственной программы, подсказанной избирательной памятью об уходящей деревне.

Параллель: природа – цивилизация, деревня – город, – рассекающая едва ли не каждое произведение деревенской прозы, в автобиографии ослаблена. Это понятно – обычно автор печется о судьбе своего деревенского героя, оберегая его от города, где тот непременно пропадет, но в данном случае он говорит о самом себе, проделавшем уже этот путь к новой культуре, которую кто как не он, писатель, имеет право представлять. Значит, не так уж непреодолима пропасть, какой ее иногда пытаются изобразить.

Не только литература о деревне, но вся современная проза склонна к жанрам, восходящим к субъективному документу и автобиографии. Поколение, достигшее возраста писания мемуаров (хотя таких поколений сейчас несколько, учитывая, что ценз на право вспоминать резко снизился), ощущает, что на его веку сменилось несколько исторических эпох, совершились перемены, которых в более медленном прошлом хватило бы на несколько поколений. Отсюда особенно настойчивое желание вспомнить и сохранить пережитое в литературном слове, отсюда же и острота переживания того, что, казалось бы, существовало совсем недавно, еще свежо в памяти, но уже безвозвратно отодвинулось в прошлое, ушло вместе с людьми. В деревенской прозе добавляется своя острота от того, что уходят не просто отдельные люди, но определенный человеческий тип вместе со свойственным ему жизненным укладом. Тем более настойчиво стремление сохранить в литературе, то есть передать, традиции культурной памяти.