Когда Зине исполнилось тринадцать лет, папин товарищ по партии Николай Павлович Старостин принёс имениннице шоколадку. Четырёхлетняя Зоя смотрела через порог Зинаидиной комнаты, как старшая сестра разворачивает хрустящую бумажку. Зоя ни разу в жизни не ела шоколада, считавшегося в их семье непозволительной роскошью, да и достать его было не просто по тем временам. Зина скрутила дулю: «Пошла вон!»

Зоя спряталась в кроватке и заплакала, накрывшись с головой одеяльцем. После бесполезных уговоров поесть каши, мама погасила в детской свет, постояла возле двери и ушла. Зоя откинула с лица одеяло. За тёмным окошком висел светлый месяц, были видны звёзды на тёмном небе. Через открытую форточку доносились звуки засыпающего города, вскрикивала во сне птица, отзывались коты. Шаги прохожего, стук подъездной двери, снова тишина и колыхания небесных светил. Зоя заворожённо смотрела на звёзды. Она думала о чём-то добром, ласковом. Ей хотелось забыть про историю с шоколадкой.

Дверь приоткрылась. В полоске света мелькнуло лицо сестры. «На, жри!» – на живот Зои что-то шлёпнулось. Дверь захлопнулась. Зоя нащупала тающий под пальцами шоколадный кубик. Она хотела было тут же запихнуть его за щёку, но нет. «Жри!» – звучал в голове презрительный голос сестры. Зоя спихнула подачку на пол. Если бы можно было вот так же вышвырнуть обиду из души.

Пожалуй, больше Зоя никогда не испытывала к сестре такого чувства обиды, как тогда, в раннем детстве. Может быть, повзрослев, она научилась прощать, или терпеть… Кто знает. Хотя поводов к разногласиям со старшей сестрой хватало.

– Ать-два, ать-два, сёстры ишь как дружно маршируют! – смех и мужские голоса доносились с правой стороны, где располагалась воинская часть.

Зина сжала губы, ускорила шаг, но не выдержала, решила проверить, далеко ли сестра, ну, так себе, могла бы ещё и дальше отойти. Противные солдаты разгадали их тайну… «ать-два, ать-два»… Перед выходом из дома она приказала пятнадцатилетней сестре идти как можно дальше от неё, не желала, чтобы своим застиранным простеньким платьем та её позорила. У Зины роскошный крепдешиновый наряд, красивая высокая причёска, дорогие туфли. Зина уже работает и она замужем, имеет возможность хорошо одеваться. А Зоя – как побирушка. Худющая. Голова острижена после всех этих болезней. Платье латаное, на ногах вообще не поймёшь что.

Зина негодовала из-за пережитого позора, и когда солдаты остались далеко позади, отругала Зою, что шла недостаточно далеко.

Сама Зоя не считала ничего из случавшегося между нею и Зиной этими самыми разногласиями. Она относилась к Зине с тем же уважением, что и к родителям. Старших надо уважать и слушаться, эта установка была для неё значима. А вот Зина могла и не послушаться родителей. Зоя к её непослушанию относилась с мудростью взрослого человека – не брала в голову. Не в её характере замечать чьи-то проступки или осуждать. Случалось, такое вот непослушание Зины отражалось и на качестве жизни самой Зои, тогда она оказывалась перед выбором – наябедничать на старшую сестру и в этом случае получить для себя некую выгоду, или промолчать. Она выбирала молчание. Она не хотела, чтобы о Зине думали плохо, или чтобы Зине из-за доноса Зои досталось. А достаться ей могло. Замужняя Зина, дипломированный врач с хорошим заработком, дала слово жившим в крайней скудости родителям, как они того просили, присылать поступившей на первый курс Ленинградского мединститута младшей сестре деньги.

Но шло время, а денег Зое сестра не высылала. Родители удивлялись худобе младшей дочери, когда она, бледная, болезненная, приезжала к ним на каникулах. За её истощённостью как бы проглядывала тень благополучия старшей сестры. «Да ты чего такая?» Вместо ответа Зоя рассказывала о красотах Ленинграда, но не рассказывала, как с подружками после занятий ходили в городскую столовую есть расставленный на столах бесплатный хлеб с бесплатной солью, это и было то, основное, за счёт чего неимущие из студентов выживали. Большую часть стипендии, которую Зоя получала как отличница, она высылала родителям.