Помимо юридических нюансов, на слушаниях в Тель-Авивском суде по семейным делам приводились и более общие соображения относительно того, кому должно принадлежать наследие Кафки и Брода. «Мы полагаем, что он, его наследие… его рукописи, – сказал Меир Хеллер о Кафке, – как и наследие многих других евреев, которые внесли свой вклад в западную цивилизацию, должны находиться здесь, в еврейском государстве». Эхуд Соль (из престижной израильской юридической фирмы Herzog, Fox and Neeman), назначенный судом исполнитель по наследству Брода, также утверждал, что при принятии решения в споре между Марбахом и Национальной библиотекой суд должен учитывать отношение Кафки и Брода «к еврейскому миру и Земле Израиля», а также взгляды Брода на Германию после Шоа, Катастрофы. Значимость еврейского народа и его политических устремлений для Кафки и Брода, по его мнению, должны главенствовать и в ходе судебного процесса, и в вердиктах судей.

Пусть я бы и не переселился в Палестину, но хоть провёл бы пальцем по карте.

Франц Кафка в письме к Максу Броду, март 1918 года^>1

Бальный зал в Hotel Central, Прага, 20 января 1909 года

Богослов Мартин Бубер, апостол нового, духовно-динамичного иудаизма, выступал в Пражском Hotel Central. Сюда его пригласила Ассоциация «Бар-Кохба», сионистская группа во главе с Хуго Бергманом (1883–1975), учившемся вместе с Кафкой с первого по двенадцатый класс. Здесь же присутствовали Феликс Вельч (1884–1964) и Ханс Кон (1891–1971)^>2. Бубер, автор популярных антологий традиционных хасидских рассказов XVIII века, читал первую из трёх своих лекций о возрождении иудаизма (январь 1909, апрель и декабрь 1910 года)^>3. Это была не первая его встреча с пражскими сионистами (Бубер был здесь в 1903 году на праздновании десятой годовщины создания «Бар-Кохбы»), но именно она оказалась для него самой важной.

В бальном зале отеля 25-летний Макс Брод наслаждался прелюдией к вечеру: здесь 16-летняя актриса Лиа Розен пленительным голосом читала стихи Гуго Гофмансталя (которому Райнер Мария Рильке представил её в Вене в ноябре 1907 года). Она также спела «Колыбельную для Мириам» (Schlaflied für Mirjam) Рихарда Бер-Гофмана, в которой были такие строки:

У вышедшего на сцену Бубера глаза сверкали умом и страстью. Брод пришёл в восторг от риторики мудреца, призывавшего к самоопределению евреев и их духовному обновлению. Что значит называть себя евреями? – бросал в зал Бубер. – И какие требования предъявляет еврейство к нашей внутренней жизни?

Брод позже говорил, что он пришёл на эту лекцию как «гость и оппонент», а ушёл с неё сионистом. До этого он считал, что не испытывал никакого самоненавистничества по отношению к евреям, но и не чувствовал особой еврейской гордости. Встреча с Бубером перевернула отношение Брода к еврейской жизни и, как следствие, к Кафке и его сочинениям. Здесь началось то, что Брод назвал своей «борьбой с иудаизмом и за иудаизм». Лекции Бубера побудили Брода сформулировать для себя то, что он и многие другие немецкоязычные евреи смутно чувствовали: их попытки отождествлять себя с deutscher Geist, немецким духом, терпели неудачу. И по причине этой неудачи Брода всё больше стала занимать проблема, которую Роберт Вельч мог бы назвать die persoenliche Judenfrage, «личным еврейским вопросом». Брод «перешёл от почти исключительной и преднамеренной озабоченности эстетическими аспектами к полной самоидентификации с еврейским народом», – отмечал Вельч