– Что сама не спросишь? Андреич тебя любит…

– Любит. Только меня он слушать не станет. Он мне вина предложит или кальвадоса молдавского. Скажет, что нечего сейчас в Афганистане вменяемым людям делать. Пообещает, конечно, «выяснить», но сразу и забудет.

– А я что?

– Ты? Ты другое. Тебе он доказать что-то хочет.

– Что доказать?

– Наверное, что в нем ты наткнулся на золотую жилу Истории. С тобой он – молод… Но не важно, что. Ты объясни просьбу, он хоть шаг сделает. Ему тебя разочаровать никак нельзя. Он же от тебя зависит!

Балашов возгордился и стал прикидывать, как ему подобраться к «афганцу» с этим бредом, да еще по поводу того самого Кеглера, кто был виновником ссоры между ними. Он не решился говорить с Андреичем по телефону, а потому, махнув рукой, попросил о встрече по очень важному делу. На душе полегчало. Маша, не дожидаясь ответа, чмокнула его в затылок.

– Зачинать важные дела хорошо под светлое пиво, – обрадовал Игоря Миронов. У писателя отлегло на сердце, и он помчался к «афганцу». По дороге он поймал себя на желании, чтобы история, которую он сейчас поведает Андреичу, содержала хоть крупицу правды. И сам себя испугался: ведь как захочется такого, так и выйдет. Словно прошлое с будущим – это одна нить, продетая через игольное ушко его желания.

К вящему удивлению Балашова, Миронов отнесся к истории-бреду серьезней, чем ожидал рассказчик. «Афганец» заставил Игоря повторить ее, а потом насупился.

– Начудили вы дров. Еще отольется. Хотя опухоль – не нарыв. Вскрывать лучше раньше, чем никогда, – время от времени бормотал он свое, мироновское. Наконец, выйдя из раздумий, устремил на Игоря немигающее око.

– Будем искать. Со всевозможной срочностью. Твою Марью отблагодарим еще. Господин нам нужен. И пустая кость в домино играет. С кем он уехал? Что значит, забыл? Память тренируй. Не в меньшей мере, чем печень.

– Так ему же звонили, Андрей Андреич! Маша номер разузнала, мать Кеглера звонила. Ничего не знают. В Ташкенте расстались. Ни в какой Афганистан этот журналист не собирался, а поехал в Ашхабад. А Кеглер уговорил, уговаривал свернуть в Ходжу, да только напился. В Ташкенте его и оставили.

Андреич впервые на памяти Балашова извлек из нагрудного кармана ручку и клок бумаги, нацепил очки и принялся что-то записывать по краям листочка. Про Игоря он словно забыл.

В итоге Балашов вернулся домой озадаченный и возбужденный. Очки на носу Миронова – это дорогого стоит.

Маша, выслушав отчет, повторно поцеловала спутника и поспешила позвонить Кеглер-маме. Только тогда Игорь понял, как она верит в Миронова.

А Миронов после встречи с Балашовым поскакал по Москве, как мячик. Сперва он повидался с Кошкиным. Разговор вышел долгий, куда дольше, чем с писателем. Вася не мог взять в толк, зачем перед стрелкой с Большим Ингушом заниматься еще и каким-то Колдобиным, зачем «пробивать» его билеты через аэропорты. К чему эти хлопоты?

– Может, мне его и Кеглера-мерзавца во всесоюзный розыск? Объявлюсь у начальства по-простому, скажу, нашли, наконец, сообщников Назари. Двух российских щелкоперов! Вот потом радости для «МК»!

Но Андреич настаивал на своем так, что Кошкин понял: проще согласиться. В отместку Вася, правда, продержал Миронова в копеечном кафе «Бульварное» лишний час, делясь своей полковничьей болью.

– Уйти хочу. Как схватим за мягкое место Ютова, как выйдем на взрывников, если они есть в природе, так уйду. Скука… Ни одной бабы на работе. Хочу как Раф. Водку пьет и в ус не дует, – жаловался Кошкин, не забывая о графинчике с напитком, открытым Дмитрием Менделеевым.