Но Скворцов считал себя человеком трезвомыслящим, владеющим умением расставаться с иллюзиями решительно – этим умением он отчасти объяснял как свое высокое генеральское положение, так и то, что Центр назначил его начальствовать над людьми, которые – он без стеснения признавал это – превосходили его в иных профессиональных качествах. А потому он положил конец разговору с подчиненным резко:

– Но вы, Курков, не в МИДе. И, я полагаю, в МИДе работать не будете. Отправляйтесь к Грозовому. И не рассказывайте ему про бумеранг. У него большие заботы. Солдат надо выводить. Не в виде «груза 200».

Курков на этот раз не обиделся. Военные на войне в определенном смысле напоминали ему женщин. Самых чувствительных, обидчивых, вспыльчивых и непредсказуемых из женщин.

Он отправился в штаб Грозового, но прежде все-таки сказал Скворцову, пользуясь «свободой слова» на офицерской войне:

– Товарищ генерал, я понимаю так, что нам надо договариваться с Масудом?

– Не берите на себя слишком много. Армия хочет обеспечить себе спокойный уход. Ей требуются наши разработки и связи на той стороне. Допускаю, что это последнее Ваше задание. Здесь…

– Я могу при выполнении задачи располагать нашими? Офицерами «Зенита»?

– Отправляйтесь, подполковник. В вас сильна память о штурме Тадж-Бека. Вопросы решаете фронтальным ударом. Хотя… Вы, по-моему, в операции «Шторм» непосредственно не участвовали… У вас ведь иные заслуги…

Скворцов обождал и добавил напоследок загадочно:

– Доложите, кого вы хотите в группу… Допускаю, тут тоже бумеранг… Девять лет бумерангом…

Генерал Грозовой был массивен и немногословен. Черные мешки под глазами подходили к его фамилии как нельзя лучше, но только пахло от него не озоном, а чистым спиртом, прущим изо всех пор.

– Чай будете? – тускло спросил он у специалиста КГБ, присланного Скворцовым. Конечно, полковника вполне мог принять и ввести в курс дела один из старших штабных офицеров, но после вывода войск война заканчивалась и наступали непростые для генералов времена политики в зыбкий переходный период – так что проявить внимательность к комитетчику казалось Грозовому вовсе не лишним. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», – ответил он адъютанту на немой вопрос, когда тот доложил о появлении Куркова. Адъютант не понял, к чему здесь поэзия, но немедленно пригласил крепыша-подполковника.

Алексей Алексеич много перебывал у армейских генералов. Обладатели морских звезд на погонах предлагали ему и виски, и водку, и подать рапорт об отставке, но просто чай – такого еще не приключалось. То ли обпился уже Грозовой более достойных напитков, то ли разговор предполагается «чайный». Небыстрый, взвешенный. Трезвый.

Генерал удивил Куркова своим вторым вопросом:

– А как у вас считают, пора нам отсюда?

Курков едва не поперхнулся горячим чаем.

– Мы исполняем. На уровне решений – мы лишь орудие труда, – состорожничал он.

– Знаю. Орудие… А вы сами? Мне докладывали, вы профессионально анализируете. Поднимаетесь над котлом, так сказать.

Курков подумал и, решившись, ответил:

– Товарищ генерал, решение уже принято. К чему теперь мое мнение? Я имею в виду рациональную основу вопроса…

Грозовой с удивлением оглядел подполковника. Круглая голова, лысина, усы. Белокож. Можно было и покрепче зачернеть под афганским солнцем. Опасные складные ножики стального взгляда из-под выгоревших бровей. Нахал и не дурак. Душегуб, наверное, тот еще, но не дурак.

– Рациональная основа… Рациональная основа, во-первых, в том, что нет решений, которые нельзя изменить. Согласны?

– Нет. Камень, падающий с горы, не уговорить вернуться на место.