– Это гибнут вместе. А выживают в одиночку, – подводил итог опытам Курков. Что-что, а отвагу афганцы уважали. Сами знали в ней толк.

В Центре с Курковым обошлись по-деловому. Там, особенно после Пагмана, он ощутил напряжение в отношениях между всеми частями, всеми клетками военного мозга. В Центре уже знали, когда «это» случится.

– Курков, отправляйтесь сразу к генералу Грозовому. Там вам объяснят дальнейшие задачи, – устало отмахнулся от свеженького, словно с курорта прибывшего в Кабул подполковника генерал Скворцов и направил взгляд мимо офицера, за него. Но Алексеичу хотелось все же разобраться в предстоящем деле, чтобы в общении с армейским генералом Грозовым лучше знать, что тот может, а чего не может требовать от «смежника».

– Откуда вы такой… – Скворцов запнулся, подбирая нужное слово, – удалой такой? Рады, что уходим?

– А разве мы уходим? – позволил себе спросить у начальника Курков. Он выпятил слово «мы», умело отделив «их» от «армейских». – Мы ведь никогда не уходим.

– Вот я тебя и спрашиваю, откуда вы такой удалой прибыли? – повысил голос Скворцов, но Куркову показалось, что генерал от его слов как раз приободрился. – Конечно, мы останемся. Пока останется Наджиб. А вы можете мне наверное сказать, сколько… Сколько он еще простоит? А последствия для страны предсказать можете? Для нашей страны?

На такой прямой вопрос Курков не готов был ответить сразу. Он понял, отчего показался генералу таким «удалым». Да, в Пагмане было опаснее, чем в Кабуле, но там он позволил себе непозволительную роскошь не думать о большом, заменить мыслями о выживании мысли о жизни. А жизнь – для Куркова – представлялась прорывом в «общее», соединением себя с огромной энергетической массой, переносимой магмой человечества из истории в современность. В повседневность. Такой уж в нем был заложен первичный модуль. Когда, кем? А вот Скворцов. У того главный модуль – это служитель делу. Он думает о деле. Каждый день, каждый, наверное, час. Бедняга. И сказать ему нечего, потому как дело всегда меньше истории.

Курков ощутил превосходство над начальником. Дело было и впрямь швах, слабоватое дело, горбачевское. Советы выводили из Афганистана войска, и теперь Наджиб оставался один против афганских, иранских, пакистанских и всяческих иных врагов. А вместе с ним, вместе с недавними друзьями под удар, с точки зрения и Куркова, и Скворцова, неминуемо попадут южные рубежи Родины. А это уже – трусость или предательство.

– Я думаю, что в мире наиболее силен принцип бумеранга, – все-таки ответил Курков, и генерал Скворцов посмотрел на него сверху вниз внимательно.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что союзники с неумолимостью становятся врагами, если в их альянсе при ста общих интересах имеется хотя бы одно противоречие. Моджахеды и исламский мир за их спинами – это потенциальные противники Запада. Это бомба замедленного действия, которую наши идеологические контрагенты сами подкладывают под себя.

– Курков, вам бы не в Пагмане сидеть. Вам бы в МИДе сейчас заправлять, – то ли похвалил, то ли, наоборот, осадил своего подполковника Скворцов. Курков согласно кивнул. Он был уверен, что по широте взгляда на международные проблемы мог дать десять очков вперед и мидовским, особенно нынешним «дипломатам», и самому Скворцову, все-таки в большей степени военному практику, чем аналитику разведки.

– И запал затлеет сразу, стоит нам уйти отсюда. Когда не останется объединяющего стимула, – все же договорил он свою мысль. Эта мысль во всей ясности целиком родилась в его голове два года назад. Вместе с осознанием факта, что придется уходить. Родилась и больше не покидала его, согревая мстительной неизбежностью бумеранга. Скворцов уловил настроение служилого зенитовского подполковника, и это настроение вдруг передалось ему самому. Почему-то вспомнилась давно услышанная фраза «И пораженье от победы ты сам не должен отличать». Наверное, это было сказано про их ворогов. А что, если в МИДе и совсем наверху все-таки думают с учетом перспективы, хитро, и заманивают ворогов в политическую ловушку?