Последние несколько фраз Игоря окончательно убедили Петрова, что он не имеет дело с прямым или косвенным влиянием религиозной или политической группировки. Игорь – это просто Игорь. И самое главное – это сомневающийся Игорь. Сектант не сомневается. Однажды он поделил мир на два цвета (точнее, в него поместили это деление насильственно), и это накладывает отпечаток на все, что он делает или говорит. Игорь же делится наблюдениями, выводами, но при этом признает, что сам не знает, прав он или нет.

Второе: он ни разу не затронул книжный высер какого-нибудь фрика. Махровые сектанты делают это намеренно: о своей поп-эзотерике они на первых порах помалкивают, изучая жертву. Игорь же слишком молод, чтобы быть вербовщиком, да и кого тут вербовать, – его, Петрова? Все литературные авторы, упомянутые им в разговоре, были художественными классиками. Никакой бесовщины, типа «Сатанинской Библии», Луизы Хей или Блаватской. Если бы он увлекался чем-то подобным, он бы обязательно ввернул какое-нибудь «Откровение Коснослова». Но нет, он даже вполне беззлобную и местами рекомендуемую к прочтению Крипипасту не упомянул.

Но самое главное, в голове Игоря нет каши. И это же самое странное. Потому как в его возрасте каша – это нормально. Ну не то чтобы прям норма, но достаточно распространенное явление. Удовлетворительно по пятибалльной шкале. У Игоря же зашкаливает под шестерку. Ничего удивительного, что он троечник, с таким подходом. Можно сколько угодно кудахтать о тупой системе образования, о шаблонности в воспитании, об усреднении и пестовании рабов. Но Петров знает: Игорь Мещеряков имеет в школе плохую успеваемость добровольно. Он сам установил в мозгах эти блоки. Он словно просит прощения у существования за то, что задает несвойственные ему вопросы. И как откуп швыряет на алтарь свою успеваемость.

И, стало быть, в одном Петров прав с самого начала. Игорь боится. Кого или чего – это предстоит выяснить.

Интересно только, почему вдруг здесь парень раскрылся? В первый же сеанс, незнакомому человеку? Эффект случайного попутчика? Или что-то иное? Видно без лупы, что Игорь ни при каких условиях не привык делиться. Более того: привык прятаться. А тут вдруг… И это продолжало беспокоить. Несмотря на то, что Петров вывел Игоря из списка террористов-смертников, такая вдруг спонтанная откровенность продолжала беспокоить. Откровенничал как по нотам. Такого не бывает.

Петров понятия не имел, что откровенностью сегодня в его кабинете не пахло. Игорь Мещеряков не подпустил его и близко к своим проблемам, к своим мыслям, к своим страхам.

Ни чуточки.

Игорь Мещеряков недолюбливал книги. Именно с книг начались его проблемы. В преставлении многих понятие «книга» и «чтение» неразделимы, ну а с Игорем – совсем другая песня. Но вряд ли он смог бы подобрать слова, чтобы описать разницу хоть тому же Петрову. Да и не горел особо. Книги подставляли его. Быть может, книги подставляли всякого, в большей или меньшей степени. Игорь ничего не знал о «всяких». И в литературных клубах, где отираются «всякие», с кем можно поболтать на одной волне, он тоже не состоял. Проверять и сравнивать он опять же не горел. Его самого – подставляют, по-крупному. Уже это само по себе зубная боль.

Что касается процесса чтения… Ну, он и тут слукавил, что он «любит читать». Какая тут любовь, наркоманство одно! Со стороны – все тип-топ, Игорь залипает на экран букридера, милая идиллическая картинка. Таким он виделся родителям. Таким он виделся соседям в доме напротив, когда по вечерам Игорь зажигал в комнате торшер, а штору опускать не торопился, – ему нравилось ощущение ночи, льнувшей к окну. Или друзьям семьи, которые изредка забуривались в комнату Игоря, спросить «за жизнь». Игорь терпеть не мог забуривающихся в его комнату и спрашивающих «за жизнь», хотя по большому счету друзей семьи он вполне терпел. Кроме дяди Радика. Он бы стерпел вопросы «за жизнь» разве что от тети Нины, маминой подруги. Но тетя Нина появлялась у них в гостях все реже.