– Так может, тогда и этикетки оставим? – та, что была на моей бутылке, не поддавалась никак, а помойкой теперь пахло не столько стекло, сколько руки.

– Ну, нет! – улыбнулся отец. – Этикетки у нас будут новые. Крышки – тоже! – загадочно подмигнул он и умолк, видимо, надеясь на догадливость сына.

Однако я знал способ его разговорить.

– Как ты вообще с ними пересёкся? – спросил я, изображая равнодушие.

– С кем? С русскими? Ты не поверишь: в Торонто, на «Дистиллери» –  это такая рождественская ярмарка под открытым небом. В тот раз туда полштатов съехалось:  гостиницы – битком, ну вот меня и подселили в спортзал, к «джентльменам из восточной европы». Оказалось – просто пугать не хотели: думали, если узнаю, что селят к русским – сразу же откажусь. Но твой отец не из таких – он не пойдёт на попятный, увидев спортзал, где в три смены спят три сотни человек – и все угрюмые, бородатые, в спортивных костюмах…

– А почему в три смены?

– Ну так коек было всего сто! – заулыбался отец, словно бы заново переживая то приключение. – Вообще, оказалось, русские – неплохие парни. На ирландцев похожи: любят подраться, выпить не дураки. Вместе держатся – когда есть, против кого. Долго держались против меня; пришлось, как у них говорят, «кулаком прописаться». Ты, наверное, помнишь: из Торонто я тогда вернулся слегка помятый…

«Слегка помятый», ага! Да на нём живого места не было – левая рука в гипсе, синяки вокруг глаз, одна бровь заштопана… И вдобавок он явился вдрызг пьяный! Самое смешное – всё это сошло бы ему с рук, если бы он не наследил на ковре – роскошном белом бабушкином ковре. «Мне все равно, где ты пропадаешь и с кем пьешь! – орала она так, что стены тряслись, – но чтоб дома все было чисто! Мало мне одного Эйба, язви его в кость! Если превратился в свинью – иди в хлев, проспись! И не вздумай мне перепутать хлев с гаражом! И чтоб ковёр к утру снова был белым!».

Клятвенно пообещав исправиться, отец, как обычно, подпряг к работе меня. Когда все уснули, мы скатали ковёр и прокрались в ванную, где распределили роли: я, забравшись внутрь, поливал ковёр горячей водой, а отец выбирал его на себя и шуровал щёткой, используя край ванны в качестве стиральной доски. Но скоро мы с ним поменялись: я оттирал ковёр щёткой, на полу, а отец похрапывал, устроившись в ванне. Впрочем, я был не в обиде, потому что по итогам даже подзаработал – выморщил у него пятёрку за обещание молчать, что ковёр чистил не он.

– А из-за чего вы подрались? – спросил я поскорей, чтоб отец не вспомнил про ту пятёрку. – Поспорили?

– Ага, – кивнул он, прилаживая воронку к горлышку одной из помоечных… в смысле, авторских бутылок. – Об истории. Представляешь: они не хотели признавать нашей роли в победе над странами Оси во Второй Мировой!

Это прозвучало так, будто Железная Ти заговорила вежливо. Я, наверно, чем-то выдал своё удивление, потому что отец слегка обиделся:

– Ну да, об истории… А что? Думаешь, раз я не кончал колледжей, то спутаю высадки в Нормандии и в Заливе Свиней, или «Бурю в пустыне» с Панамской операцией? – он ловко, не глядя начал наполнять бутылку нашим «отменным пойлом». – Вот и они так думали, но я их уел: рассказал им, как твой прапрапрапрадед на Тихом воевал. Представляешь: русские вообще не в курсе той войны, сколько там погибло крепких кораблей и хороших парней! Ладно хоть, Тимотей Фостер тогда прихворнул, а то оказался бы с другими бедолагами на Гуаме. Не хлопай глазами – дай новую бутылку!

Я исполнил его просьбу – а он продолжал:

– Представляешь, русские думают, что мы сразу Бомбу скинули – будто бы не было ни Мидуэя, ни Гуадалканала… Тот, который со мной спорил, всё слюной брызгал: только и можете чужими руками, да издалека! Ну я ему и приложил – доказать обратное, и на меня его друзья кинулись, а уж на них – все остальные, потому что вроде как нечестно бить впятером одного! Потом в больницу меня возили за свой счёт, а после даже устроили otvalnaya!