— Такого цвета? — он показал осколок на вытянутой ладони.

— Почти, — кивнул Рей и подумал, что все это становится слишком странно и сложно для наркозного сна.

Улльх сжал осколок в руке и несколько секунд напряженно думал.

— Тебе принесут постель, еду, молока и воды, — наконец сказал он. — Мне нужно говорить с Шаманом. Мне нужно говорить с Вождем. Ты не пленник, — с этими словами он нагнулся и развязал петлю. — Тебя отведут в гаррут… В дом.

«Гаррут — это палата интенсивной терапии».

Рей расслабился. Что бы ни произошло, оно почти кончилось.

Почему-то он вспомнил Милли Робинсон. Ей было двадцать три, и она сидела в его кабинете, сжимая чашку с остывший чаем, давала невыразительным голосом показания и на вопрос о времени лишь покачала головой:

«Не знаю, шериф. Я просто знала, что это закончится. Боль закончится. Может, и быстро было. Но думаю, нет. Очень долго. А потом все».

Милли пришлось намного хуже, чем самому Рею. Человеку, которого она опознала, вовсе не повезло. Его нашли спустя несколько дней в реке. Пьяным полез купаться и утонул.

«Ну, шериф, как бы я ни хотел правосудия, господь наш располагает», — философски заметил хромой Питер Робинсон, владелец единственного в городке кабака с крепким спиртным, и вид у него был благочестивый как никогда. Рей тогда сочувствующе похлопал его по плечу и с легким сердцем закрыл дело за смертью подозреваемого в изнасиловании.

Улльх ушел, Рей лежал и ловил запахи. В Америке травы никогда так не пахли — пряно и сочно, как в баночках завзятой кулинарки, сотнями оттенков селективных духов. Они умиротворяли. Рею казалось, он слышит степь — она шепчет, рассказывает легенды и тайны, все, что случилось за века в глубине ее трав, скрытных, как воды океана. Степь и есть море, только сухое.

«Хрень», — поморщился Рей. Он решил, что дурацкие сравнения — результат прекращения действия анестезии.

Когда послышались шаги, он закрыл глаза, искренне надеясь открыть их и увидеть белые халаты и медицинские респираторы. Но нет. В сарай вошли снова какие-то туземцы с узорами на руках, плечах и груди.

— Иди с нами, изомир, — сказал тот, на ком узоров было больше всего. — Мы приготовили гаррут.

Идти никуда особо не хотелось: кишки наконец улеглись на положенные места и теперь требовали покоя и возможности спокойно переварить мясо. Но Рей все-таки поднялся и вышел из сарая.

Снаружи было поселение — ают, не похожий ни на одно из виденных на картинках или в программах канала «Дискавери». Не то чтобы Рей сильно интересовался этим вопросом, но все-таки хижины индейцев видел каждый уважающий себя американец. Да и юрты монголов, иглу эскимосов — обо всем этом как минимум рассказывали в школе. Дома, которые он видел сейчас, были больше похожи на бамбуковые лачуги вьетнамцев, но с ровной, не покатой крышей, застеленной не травой, а меховыми шкурами.

«В подсознании не бывает дождей?..» — отрешенно подумал Рей.

Ают был небольшой, но людей в нем оказалось много. Наверное, потому что все высыпали наружу: посмотреть на пленника. Или не-пленника, как сказал Улльх.

Рей отдал им должное. Смотрели, но не орали, не тыкали пальцами, не пытались приблизиться или что-нибудь кинуть. Почему-то ему показалось, что рассматривают его не как чужака, а как нового члена коллектива.

Хижина, к которой его привели, явно была жилой. И не менее явно — только что освобожденной от чужих вещей и застеленной новыми шкурами: старые были сложены неподалеку. Больше всего хижина напоминала курятник, но внутри оказалась дворцом падишаха: сплошные мягкие шкуры вместо ковров и меховые шары-пуфы вместо стола и стульев.