И – угасая – в подъезде шаги отзвучат.
Хлопнет тугая к пружине прибитая дверь,
Снегом повеет, и ключ повернётся в замке.
Может, и встретимся… Веришь? А впрочем, не верь!
В гору дорога, и лучше шагать налегке.
Зимним утром
Зимним утром тихий разговор.
Кожа звуком бережно задета.
Холодок имперского рассвета —
В тёмных складках бабушкиных штор.
И лежишь, прижав ладонь виском
И сквозь морок сонный понимая:
До воскресных сердцу далеко —
Может, даже дальше, чем до мая.
Нет, ещё надеешься дойти
За часов настенных точным следом,
И в горячей держится горсти
Золотой, оставленный мне дедом.
А в шкафу заветном – горяча,
Точно с прошлой Пасхи не остыла —
Формы для земного кулича
Вся в крестах таинственная сила.
Венера и Марс
На Марсе жизни нет —
Я верю марсоходу.
Бьёт в камни смерти свет,
И не отыщешь воду.
Живым на Марсе – швах
Согласно Голливуду.
В твоей обшивки швах
Лучи – как иглы вуду.
И никому твой флаг
Со звёздами не нужен,
Где ада красный шлак
Бездушьем отутюжен.
Сто сорок дней пути
Сквозь чёрные пустоты —
Умри, а долети!
На то и звездолёты.
Но вместо жизни жесть
Там нашу ждёт ракету…
На Марсе жизни нету,
А на Венере – есть.
Ещё не край
Ещё не край, поверь, ещё не крышка.
Скачи, скачи, свердловский воробей!
Пускай в глазу апрельская ледышка
Застыла и не тает, хоть убей.
В пустых ладонях – лёгкая привычка,
Но щели в лодке – как ни соберу:
Невероятно вспыхнувшая спичка
Без продолженья гаснет на ветру.
Короткая свечения виньетка
Не жарче алогрудых снегирей.
Со строчкой быстро движется каретка,
В строки начало – во сто раз быстрей.
Не слушайте меня, в рукав молчите
И, положив под белое крыло,
На берег моря по небу свезите.
Где мёрз Овидий, будет мне тепло…
Канун воскресения
Всё в общем как прежде, обычно.
Как было не раз и всегда.
Безверие нагло и зычно,
Слетается на провода.
По новой – Содом и Гоморра,
Кошмару не видно конца.
Рвёт горло безумная свора
Во имя златого тельца.
Взрывчатка не чувствует боли,
Не знает смертельных обид…
Но что-то в весеннем раздоле
На дым не похоже дымит.
Собрание в омуте тихом
Готовит последний мятеж.
Набат раскачался над лихом —
Не встать ему спящему где ж!
И время идёт не по мере,
И небо – не то, что вчера.
Четвёртые сутки в пещере…
Пора тебе, Лазарь, пора.
Кем быть
Сперва хотел я водолазом,
А космонавтом – не желал,
Невинным впитывая глазом
Базар, плотину и вокзал.
Не романтически мечтался
Себе в свинцовых сапогах,
А – наводнения боялся
И так рассеивал свой страх.
И с погружением бездонным
За острым взглядом в глубину
Под тёплым ливнем заоконным
«Вот дудки, – думал, – не усну!»
Глядел на рыб – их было много,
И сквозь подвижную траву
Я уходил от осьминога
Во сне – совсем как наяву.
И не боялся захлебнуться,
Готов почти наверняка
Из водолазного разуться
И взмыть стрижом под облака.
Святой Антоний
Я пою на краю водопоя,
У заснеженной тёмной реки,
И с луною выходит нас двое
Беззастенчивой тьме вопреки.
И с луною нас двое выходит
На сухой от мороза песок.
Панегирит мой голос и одит
От подводного на волосок.
Не боюсь я уже захлебнуться,
Можно залпом и весь океан
С Антарктиды китайского блюдца,
Ледяной наклоняя стакан.
До рассвета в бессоннице двое
Остаётся нас бредить с луной.
Наступает на грудь нулевое,
Надвигается белой стеной…
Но наверно ни глуби, ни глыбы
Не заставят меня замолчать,
Если слышат во тьме даже рыбы
Каждой буквы звонок и печать.
Если звёзд изумрудные свёрла
К атмосфере в прозрачный притык,
И клокочет продрогшее горло,
И касается Неба язык.
Соколиная охота
Ловля соколом дрозда, толстая перчатка,
Птичий глаз острей гвоздя в роковом кресте.
Ветром перья теребит солнечная хватка
И тревожный бубенец на рябом хвосте.
Горны, трубы над травой, золотые сети,