И мерещится в мутных проёмах
В тихом омуте пламя дождя.
Закипает земля под карнизом
На веселье костру моему —
Не спеша разгорается низом
Поджигающий холод и тьму.
Не спеша, полегоньку, помалу,
По молекуле – как помело,
Отдавая судьбу опахалу —
Ветру, марту, в песок и стекло.
Ладно, пусть под небесным пожаром
Паром, парусом вверх, невесом,
Монгольфьера невидимым шаром…
Погляжу на покинутый дом —
И готово. Поехали, братцы! —
Атмосферы пронзая апрель,
Чтоб в открытом летать и скитаться,
А не прахом и порохом в цель.
Изображая Чкалова
Железа или зарева
По нотам зная звук,
Сквозь дерево и марево,
И под гору без рук
В чужой портрет пикировать,
Разинув юный рот,
И Пушкина цитировать
От дома до ворот!
С девчоночьими визгами
И смехом в разнобой,
Весны облиты брызгами,
Довольные собой,
Изображая Чкалова
На крыльях под мостом,
В великое из малого
В потоке золотом!
Могли б и до Америки
С крестом и без креста —
На довоенном велике
И в шлеме «от винта».
Дворовая
Я дворовый зверёк. Не бесстрашен, но зайца храбрее.
Вот, как ветер, лечу по забора пожарной гряде,
И по пояс хожу за рудой в разъярённом пырее,
По колено в крови и гудроне, по горло в воде.
Под стеклом у меня золотые зарыты секреты,
Мусульманин, цыган и еврей в батальоне моём.
Оттого и свободны, и песенки наши не спеты,
Что по-русски мы хором заразные песни поём.
Кормим лошадь травой или хлебом, коли не без хлеба…
– Ах, хабиби ты мой! – Кадерле, яв кэ мэ, мэхабэк!
Всё в песке да земле, а с устатку в открытое небо
Поглядим – и видать: в облаках-то летит человек.
И ни камнем его из рогатки, ни серой с болтами
Не достанешь никак и с тугой синевы не собьёшь.
Может, он – самолёт или шмель над густыми цветами,
Где лежишь от жары – ни любви, ни потери не ждёшь…
_________________
* хабиби – любимый (турецкий)
** кадерле – дорогая (татарский)
*** яв кэ мэ – иди ко мне (цыганский)
**** мэхабэк – обнимаю (иврит)
Гляжу и жду
Сквозь тёмное, неровное,
Сквозь дымное стекло
Гляжу на солнце кровное,
Чуть утром рассвело.
Гляжу и вижу в будущем
Детей моих детей,
Позёмку беспробудную
Рождений и смертей.
Гляжу и жду затмения
Сквозь дымные слова,
Но только на мгновение
Одно иль много – два,
От той до той доплыть ещё
Обители теней,
Счастливее родителей,
Но сердца не умней —
Чтоб мысли дно тяжёлое
С пути не увело
И чтоб из рук ольховое
Не выпало весло.
Ньюфаундленд
Утопи ты свои корабли
В этих водах слепых и угрюмых.
Не бросай якорей, не юли,
Не ищи себе ценного в трюмах.
Сухари и разбавленный ром,
Кипы чёрного мокрого джута…
Утопи их под звёздным крестом.
Удиви своего баламута.
Всё – на дно вместе с гневом твоим,
Как комар полуночный, писклявым.
Не суди, будто сам не судим.
Хватит плавать маршрутом корявым.
Снова солнце с луной потеряв,
Что ты делаешь там с парусами?
Ты не лев и тем паче не прав,
И дрейфуешь на запад частями.
Утопи все мосты и труды
И в хромой протекающей шлюпке
Правь туда без еды и воды,
Где границы морозны и хрупки
И звенят одиноко слова,
Повисая в белёсом просторе…
Правь туда, где надежда мертва
И свинцово открытое море.
Только там и увидишь свою,
Как нигде, невозможно яснее…
Только там, на отвесном краю,
В темноте и во льду цепенея…
Вокзал, буфет
Ты сочиняешь «Книгу перемен»,
А за окном и льдом – тебе знакомо? —
Составом тёмным вылинявших стен
Маячит пароход родного дома.
Пятиэтажный долгий силуэт
В тумане зим и летнем балагане…
Предъявишь проводнице свой билет,
А на перроне – пёстрые цыгане;
Мундир на майке, курит отпускник;
Осталось три минуты остановки;
Мужчина в тапках и командировке
Бежит за лимонадом напрямик;
По радуге внизу мазутных пятен
Путеобходчик походя стучит…
А проводница смотрит и молчит:
Ей твой билет просроченный невнятен.