Изнанка мира Максим Безликий

Глаза открылись, но не проснулись. Мир был размытым пятном, с нечёткими контурами. Белёсый потолок плыл перед глазами, как призрачная дымка. Я попытался моргнуть, чтобы прояснить зрение, но мышцы лица казались непослушными, словно после долгого сна. Голова пульсировала, как раскаленный уголь, каждая жилка в висках билась в такт с неистовой болью. Я попытался сесть, но резкая, пронзающая боль пронзила всё тело. Ощущение было такое, будто меня не просто побили, а растоптали, размололи, словно я был чьим-то отвратительным манекеном. Я застонал, и звук получился хриплым, как будто горло было забито песком. Я зажмурил глаза, пытаясь сбросить наваждение, но боль не отступала.

Наконец, я смог немного приподняться, опираясь на локти. Комната была маленькой, обставленной скудно и уныло: кровать с простым серым покрывалом, тумбочка, старый шкаф. Окна, за которыми маячило серое, безрадостное небо, были грязными, их стёкла казались покрытыми многолетним слоем пыли. В комнате царил полумрак, холодный и неуютный. На стене висели часы, но стрелки замерли, застыв в мертвой точке. Время как будто остановилось, как и мои мысли. Я огляделся, пытаясь уловить хоть что-то знакомое, хоть какую-нибудь зацепку, но ничего не возникало. Ни единого обрывка воспоминания, ни имени, ни места, ни даже запаха. Только гулкая пустота внутри и страх, проникающий в самую глубь души, сковывающий каждое движение, каждый вдох. Я был голым, как новорождённый, с единственной разницей: у новорожденного есть прошлое, пусть даже и не осознаваемое, а у меня, кажется, нет ничего.

Я вновь застонал, на этот раз от отчаяния. Я не знал, кто я, где я и почему здесь нахожусь. И это незнание было хуже, чем любая физическая боль. В дальнем углу комнаты стояло зеркало в тяжелой раме, потрескавшейся от времени. Я медленно, неуклюже, как марионетка, пытался встать, чтобы добраться до него. Ноги дрожали, не слушались, подкашивались, как трости, лишенные опоры. Шаг давался с трудом, словно я тащил на себе непосильный груз. Наконец, я добрался до зеркала и заглянул в него.

Отражение было незнакомым. Лицо незнакомца, с трёхдневной щетиной и запавшими глазами, смотрело на меня с таким же испугом и замешательством. Бледное, измученное, с синяками под глазами и следами какой-то грубой борьбы. Это было моё лицо, но в то же время и не моё. Я пытался вспомнить, как я выглядел раньше, но мозг не отвечал, словно заблокированный каким-то невидимым барьером. Я не помнил ничего, ни имени, ни возраста, ни прошлого. Кем я был? Что здесь делаю? В душе росла паника, превращаясь в леденящий страх. Я начал трогать своё лицо, пытаясь уловить хоть какие-то знакомые очертания, хоть малейший намек на то, кто я. Но под пальцами была только чужая, незнакомая кожа.

На тумбочке рядом с кроватью лежал бумажник. Он был старым, потёртым, изрядно изношенным. Я взял его дрожащей рукой и открыл. Внутри не было ни денег, ни документов, только несколько старых, пожелтевших от времени фотографий. Я вытащил их и стал рассматривать. На них были изображены женщина с теплой, лучезарной улыбкой и двое маленьких детей: мальчик и девочка, лет пяти и семи. Их лица казались мне смутно знакомыми, какими-то родными, но я не мог вспомнить их имена, не мог почувствовать никакой связи, никакой эмоциональной привязанности. Это были просто чужие лица, просто чужие люди. Но почему-то меня не покидало чувство, что они значат для меня что-то важное. Я перевернул фотографии, но на обороте не было никаких надписей, ни малейшего упоминания о том, кто они.

Я отбросил фотографии на тумбочку. От этого бессилия внутри поднялась волна раздражения и отчаяния. Я был пуст, как выжженная пустыня, чистый лист, заполненный только нарастающим беспокойством. И это было самое страшное – полное отсутствие какой-либо идентичности. Я не понимал, почему оказался в этой странной комнате, и что меня ждет дальше. Единственным желанием в этот момент было найти хоть какие-то ответы.

В дальнем углу комнаты, на противоположной от окна стене, я заметил открытую дверь. Слабое дуновение воздуха шевелило край висящей на косяке занавески. Может быть, там я найду какие-то подсказки, какие-то ответы. С трудом, превозмогая боль и головокружение, я выбрался из постели. Я почувствовал, что ноги словно налиты свинцом и шаг давался с трудом. Я прислонился к стене, пытаясь удержать равновесие, и медленно пошел в направлении двери, словно лунатик, которого тянет к далекому маяку. И это было единственное, чего мне сейчас хотелось – найти свой маяк.

За дверью оказался узкий, тёмный коридор, ведущий вглубь квартиры. Свет сюда почти не проникал, и коридор казался мрачным и неуютным. Стены были оклеены старыми, местами отклеившимися обоями, а на полу лежал потертый ковер, покрытый пылью. Я шел по коридору, осторожно, словно боясь потревожить тишину. В конце коридора была видна еще одна открытая дверь, из которой исходил слабый свет. Я приблизился к ней и заглянул внутрь.

Это была кухня. Небольшая, но, как и комната, запущенная и неухоженная. В раковине была гора немытой посуды, покрытой слоем засохшей еды. На столе валялись крошки, грязные салфетки, и недопитая чашка кофе. Запах был затхлым и неприятным. Я сделал еще несколько шагов внутрь. Ощущения становились странными, как будто с каждым новым шагом я становился ближе к чему-то неизвестному, но в то же время ужасающему. Я не знал, чего ждать, и это ощущение, это томительное ожидание, медленно сводило меня с ума.

Из кухни был еще один проход, ведущий в другую комнату, судя по всему, гостиную. Я решил осмотреть и ее. Гостиная была такой же неухоженной, как и остальные помещения. На полу были раскиданы старые газеты, стопка книг на полу, разбросана одежда. На журнальном столике я заметил стопку каких-то бумаг. Досье. И именно это слово, напечатанное где-то сбоку, отозвалось во мне каким-то странным эхом. Я подошел ближе и начал рассматривать их. Бумаги были исписаны разными пометками, подчеркиваниями и зачёркиваниями, словно кто-то изучал их очень внимательно. И даже не просто внимательно, а с каким-то маниакальным усердием.

Я начал просматривать газеты. На первой странице, набранной большими, жирными буквами, красовался заголовок: “Жертва четвертого убийства”. За ним шел еще один и еще: “Полиция в тупике”, “Маньяк на свободе”, “Город в страхе”. Статьи описывали жестокие, изощренные преступления, совершенные с какой-то особой, извращенной жестокостью. И каждая из них оставляла после себя ужас и страх. Меня начало трясти, а по спине пробежал холодок. Я не понимал, почему так реагирую на это. Почему во мне это все вызывает неясное отвращение, смешанное со странным, зловещим интересом?

– Это… это не может быть правдой, – прошептал я, не понимая, кому я это говорю. – Это какой-то бред, какая-то ошибка.

Я взял одну из газет и начал читать. Все эти ужасные детали, все эти зверства. Я прокручивал газету в руках, не веря своим глазам. Ощущение было такое, что это какая-то галлюцинация, страшный, кошмарный сон. Я находил какие-то странные пометки на полях статей, исправления, сделанные темными чернилами, словно кто-то пытался разобраться в этих преступлениях досконально. А потом мой взгляд упал на досье. Я начал лихорадочно разбирать, что там написано. Я понял, что там собраны какие-то данные, фотографии с мест преступления. Я попытался прочесть, но слова расплывались, а буквы не складывались в целое предложение.

В какой-то момент, лихорадочно листая бумаги, я увидел знакомую букву. И она почему-то показалась мне до странного зловещей. “М…”. Первая буква имени. Моего имени? И тут меня охватило леденящее чувство ужаса. Я не понимал, почему эта буква, буква моего имени, вызвала во мне такую сильную отрицательную реакцию. Было ощущение, что всё это как-то связано со мной, каким-то немыслимым образом. Страх начал нарастать, как цунами, готовое накрыть меня с головой. В груди защемило, словно мне не хватало воздуха. Мне хотелось кричать, бежать, спрятаться.

– Что здесь происходит? – прошептал я, глядя на все это с ужасом.

Я снова обратил внимание на досье. В одной из папок, спрятанной под другими, я нашел фотографии. Изображения были ужасными, они вызывали отвращение и ужас. Женщины, подвергшиеся жестоким пыткам, их лица искажены болью и страхом, их тела искалечены и изуродованы. Я почувствовал внезапный позыв тошноты, но в то же время, где-то на задворках сознания, промелькнул какой-то мерзкий, еле заметный интерес. Я прикоснулся к фотографиям и ощутил слабое, пугающее покалывание в пальцах. Это было похоже на прозрение в кошмаре, на вспышку света в кромешной тьме.

– Это… это сделал я? – прошептал я, глядя на эти ужасающие снимки. – Я… я не мог этого сделать…

Но почему-то голос в моей голове говорил об обратном. Он утверждал, что это правда, что это сделал я. И от этой мысли у меня внутри все похолодело. Мне захотелось проснуться, вырваться из этого кошмара. Но это был не сон. Это была реальность. Жестокая и пугающая реальность, которая начинала пожирать меня изнутри.

Я отбросил фотографии на стол, как будто обжегся. Мне стало трудно дышать, а сердце забилось с бешеной скоростью. Я прислонился к стене, пытаясь справиться с накатившей паникой. Мозг отказывался воспринимать эту информацию, но подсознание говорило об обратном. Я чувствовал, что за этой потерей памяти скрывается что-то ужасное, что-то такое, что способно уничтожить меня. И чем больше я пытался это от себя оттолкнуть, тем сильнее это притягивало меня к себе.