— Ты испачкался, — игриво проговариваю и указательным пальцем стираю молочную пенку с его губ.

Он сначала дергается от моих невинных прикосновений, но потом, когда до Глеба доходит, что я просто ухаживаю за ним, успокаивается немного.

— Я бы и сам… справился. Спасибо, — но Вересов все-таки предпочитает отодвинуться.

Неужели считает, что я могу его съесть или снасильничаю ненароком? От подобных предположений становится смешно. Я даже непроизвольно улыбаюсь и уже с гораздо большим удовольствием кладу кусочек чизкейка в рот.

— Как знаешь, — проговариваю и встаю из-за стойки.

Беру тарелку в руки и кружку, несу все это до мойки, открываю воду и начинаю петь: «Зачем мне солнце Монако…»

Я стою у мойки, пою (очень на любителя, не всегда попадая в ноты) и пританцовываю. На часах пять утра, и вместо того чтобы уже ползти спать, я с особым энтузиазмом испытываю нервы Глеба на прочность.

За спиной я слышу звон бьющейся посуды, благоверный не выдерживает утренней атмосферы и разбивает вдребезги свою любимую чашку.

— Епрст, это же еще дядька дарил.

Тут становится обидно за Малышева — его несносный племяш вспоминает о родственнике, только когда бьется привычная посуда. А что такое чашка и человеческая жизнь в сравнении?

Для себя мысленно называю Глеба эгоистом, но не реагирую и продолжаю заниматься своими делами.

— Эй, где у нас веник?

— У меня вообще-то имя имеется, — проговариваю с обидой. — И веника у нас в доме нет.

— А чем осколки будешь убирать?

И главное — еще таким нахальным тоном.

— Я осколки убирать не буду, а ты спокойно справишься и щеткой. Она, кстати, на том же месте, где ты ее и повесил.

— Я повесил? — совершенно обалдевшим голосом уточняет Вересов.

— Ну не я же! — каждая моя реплика так и сквозит сарказмом. — Зато где у твоих телок трусы, ты очень быстро разбираешься, — давлю на больное и придерживаюсь заданного плана.

Когда Евгений Семенович озвучил мне свою идею, я очень сильно засомневалась в возможности ее исполнения, но, как показала практика, нет ничего невозможного. При наличии денег вопросы подобного рода решаются очень оперативно, а вот с чем посложнее — деньги не всегда справляются.

И тут я вспоминаю о маме, которая внезапно впала в летаргический сон. Одним днем. Легла в ночь отдохнуть, а с утра уже не смогла очнуться. Мне тогда едва семнадцать исполнилось. Я думала, что она умерла, но врачи вынесли совсем другой вердикт. Правда, легче от понимания того, что мама спит, мне не стало. Уже как два года спит. И моя жизнь поделилась на «до» и «после».

— А не буду я это собирать, — подскакивает Глеб с барного стула. — И не тебе обсуждать моих телок, я хотя бы с ними знаком. А тебя впервые вижу. Я даже имени твоего не знаю.

И вот становится обидно. Не за себя, а за ту жену, которая могла бы у Вересова быть на самом деле.

Ишь, как заговорил. Распустил свой павлиний хвост и пытается меня приструнить. Не на ту нарвался!

Я оборачиваюсь, вытираю руки и …

Начинаю специально стонать, проговаривая свое имя вслух:

— Ах, Мира, ты такая затейница. Ты такая страстная. Ты охрененная…

В общем, выдаю очередную сатирическую сценку «Вспомнить все».

Смотреть интимное видео, как себя Глеб ведет в постели, я не смогла. Хотя Малышев настаивал, что для дела это очень важно. Сошлись на фото, где не видно всех подробностей и маленькой аудиозаписи.

Из аудиозаписи я сделала лишь один вывод, что в отношениях Глеб такой же эгоист, как и в жизни. Мне даже показалось, что все его девушки наигранно себя ведут в близких отношениях и совершенно ничего не испытывают.

Опыта у меня по этой части ноль, но есть что-то на уровне инстинктов и опыта предков, как оно может быть в других ситуациях, когда человек дорог и важен. А у Вересова ни чувств, ни фантазии. С последним у фиктивного мужа так и вовсе настоящие трудности. Как сказала бы подруга мамы — тетя Вика: «Зажигать фейерверки этот пиротехник не умеет совсем». Тетя Вика часто так характеризовала своих партнеров, а у нее их было…