А у меня — стоит закрыть глаза — та некрасивая сцена на кухне. Осколки посуды, растрёпанный букет, мамины слёзы… Рустам тогда пулей пролетел мимо меня, что-то бормоча на своём… А мама… Она так толком ничего и не объяснила: «Тебе лучше держаться от него подальше. Он очень разочаровал меня» Я хотела ей возразить: мол, сама же к нему и толкала, но мама лишь вскинула руку, оборвав мои возмущения: «Не хочу о нём говорить. Нам сейчас главное сосредоточится на деле…»

Да, мама теперь так и называет мой грядущий развод — наше дело. Но гораздо больше её, конечно же, волнует раздел.

Мы с матерью никогда не были особенно близки. Я всегда росла папиной дочкой. А мама — она словно прилагалась к папе. Вернее, он любил её, поэтому приходилось любить и мне. Я стыдилась того, что отношусь подобным образом к родной матери, но… Она тоже особенно не искала сближения со мной. По-настоящему родными мы стали после смерти отца. Когда он ушёл — стали жаться к друг дружке, как испуганные котята. И вот теперь эта ситуация с Рустамом… Она снова проложила пропасть между нами. Заполнила пространство холодом.

Даже весть о моей беременности мама восприняла холодно, только и заметила:

— Гене пока не говорили.

Будто я собиралась.

А буквально на следующий день в нашем доме появилась Меланья Брониславовна — невысокая, ушлая, с короткой стрижкой и паршивым маникюром. Она не нравилась мне. И эта её дурацкая привычка качать туфлю на ноге. В ней было что-то от пронырливой базарной торговки, которая внезапно забралась высоко и теперь строила из себя важную персону. Не выношу таких выскочек.

И вот теперь она вновь сидит на диване, качает туфлю, обводит свои же реплики в блокноте.

Мама суетится, готовит чай.

А я тихо бешусь. Наконец, отвожу взгляд от окна, за которым льёт дождь, заштриховывая мою реальность серым, и говорю:

— Вы уверены, что выгорит?

Просто я знаю юристов, которые работают в нашей фирме — то есть, сейчас, фактически, на Гену. Это — настоящие акулы. Они перекусывали и не таких, как эта Меланья. Я уважаю наш юротдел, и совсем не уважаю женщину, которая собирается представлять мои интересы.

— Конечно! Ведь ты там главная. Тем более, ты беременна, а он — предал тебя, да и общее дело — тоже. Деньги на своего отпрыска он откуда брал? Из общей казны, так?

Я не знаю. Видела лишь суммы в выписках, а вот с каких счетов — не разобрала. Но сейчас — сомневаюсь, притом — сильно. Геннадий щепетилен в финансовых вопросах. Вряд ли бы он допустил такой простой и очевидный ляп.

Качаю головой.

Мама ставит чай на журнальный столик:

— Саленька, детка, не волнуйся. Совет директоров был, в большинстве, против назначения твоего Букреева генеральным.

Она произносит твоего с таким пренебрежением, словно я — соучастница и сообщница его деяний.

Хмыкаю и отвожу взгляд.

— Это было три года назад.

— И что? — фыркает мама, нервно закидывая прядку за ухо. — Ты думаешь, что-то изменилось?

— Всё изменилось, мамуль, — устало и сухо констатирую я. — Они увидели Гену в работе. А он — профи высшей марки, глупо отрицать. В совете директоров не дураки. И семейным дрязгам, в которые мы собираемся их всех вмешать, они предпочтут холодный и взвешенный деловой подход Гены.

— Ты, вообще, на чьей стороне? — возмущается мама. — Я же для тебя стараюсь?

— Для меня? Ой ли!

— Так-так, девочки, не соримся, не соримся! — стучит ручкой по столу Меланья Брониславовна. — Я считаю, что Саломея права. Возможно, мне стоит лучше изучить материалы дела… Спешить не стоит.

Она встаёт с дивана, собирает свои вещи, спешно прощается и семенит к двери. Косолапит. Вот почему одна туфля у неё сильнее растоптана и болтается на ноге.