Она смотрела на меня долго, пристально, с болью.

— Мам…

— Мы должны уехать.

Я моргнула.

— Что?

— В Москву.

Она выдохнула, поставила чашку на стол.

— Продадим дачу, возьмём ипотеку, купим квартиру. Начнём заново.

Я уставилась на неё, будто она говорила что-то нереальное.

— Мам, какая Москва?..

— Алён. — Она смотрела тяжело, серьёзно. — Ты не можешь всю жизнь работать в этом чёртовом ларьке.

Я сжала губы.

— Это временная работа.

— Алёна! — вдруг резко сказала она, и я вздрогнула. — Прошло полгода!

Я отвела взгляд.

Мама тяжело вздохнула.

— Дочка, ты ведь не живёшь. Ты существуешь.

Я судорожно втянула воздух.

— Ты не можешь оставаться здесь. Здесь всё пропитано им. В каждом углу этот предатель. В каждом взгляде — жалость. Я вижу, как тебе тяжело, как ты с трудом борешься с этой депрессией, как ходишь на эту чёртову работу без сил, без жизни… Так больше нельзя.

Я промолчала.

Мама дотронулась до моей руки.

— Мы уедем. Ты найдёшь нормальную работу, возьмёшь ипотеку, а я помогу с девочками. Устроим их в садик и школу.

— Мам… — мой голос дрожал.

— Это наш шанс. Единственный.

Я сжала челюсть.

— Нет.

— Почему?

Я подняла голову.

— Эта дача… эта земля… это семейное.

Мама посмотрела на меня грустно, но твёрдо.

— Алён, эта земля не важнее твоей жизни.

Я покачала головой.

— Мам…

— Что мам? Я не могу смотреть, как ты угасешь в этом посёлке. Как твои дочки будут расти в этом болоте, в этой боли, в этих воспоминаниях!

Я стиснула кулаки.

— Здесь наш дом.

— Нет, доченька. Наш дом там, где мы будем счастливы.

В груди что-то дрогнуло.

— Мам…

— Ты же хотела другой жизни. Ты хотела мечтать. Хотела работать по профессии. Хотела жить, а не выживать.

Я прикрыла веки.

— Давай попробуем, Алён. — Мамин голос стал мягче, но твёрже. — Я с тобой. Я не отпущу тебя.

Я подняла глаза.

— Ты уверена?

Она кивнула.

— Я больше не могу видеть тебя такой.

Я глубоко вдохнула.

Посмотрела на маленькую квартиру, в которой мы жили.

Посмотрела на кухню, на чашки, на холодильник, на этот старый стол, за которым я сидела ещё когда была женой Вадима.

И вдруг поняла.

Здесь мне нечего ловить.

Здесь ничего не осталось.

Только воспоминания.

Я закрыла глаза.

А потом тихо сказала:

— Хорошо.

Мама вздохнула с облегчением.

А я впервые за долгое время почувствовала что-то, кроме боли.

Надежду.

***

С момента ухода Вадима прошло восемь месяцев.

Шесть из них мы просто выживали. Я работала в ларьке, мама пыталась хоть как-то поддержать меня, а девочки… девочки ждали папу, которого больше не было.

Последние два месяца ушли на оформление документов, продажу дачи, поиски квартиры, ипотеку. Мы погрязли в бумагах, сборах, подсчётах, но теперь, когда всё позади, я вдруг поняла, что не до конца верю в происходящее.

Мы в Москве. В своей квартире.

Я стояла в дверях, крепко сжимая в руках связку ключей, и смотрела на новую квартиру. Двухкомнатная, небольшая, с простыми обоями и пустыми стенами, пахнущими чужой краской. Почти без мебели — только старый диван, кровать, пара стульев и стол, купленный на местном рынке.

Но это было наше.

— Мамочка, смотри, тут балкон!

Кира выскочила из-за коробок, подбежала к стеклянной двери и принялась дёргать ручку.

— Надя, помоги!

Надя, в отличие от неё, не бегала и не прыгала от радости, но всё же подошла и легко отодвинула створку. Кира, радостно пискнув, выбежала на балкон.

Вечерний город гудел внизу. Машины тянулись по дороге, светились окна соседних домов. Где-то вдалеке раздавался детский смех, и вдруг стало так непривычно.

Я привыкла к тишине посёлка, к полупустым улицам, к знакомым лицам на каждом шагу. А здесь, в этом огромном городе, мы были никем. Обычными людьми, затерянными среди миллионов таких же.