Там где для меня это просто разрядка, как удовлетворение нужды. Для нее это яд, отравляющий теперь нас обоих.

Я никогда не относился к своим перепихонам как к чему-то серьезному. Не расценивал это так, что предаю жену.

Да я вообще никак это не расценивал, если честно. Не думал об этом даже. Я просто так привык с юности еще, и продолжал делать, как по инерции. Трахал случайных телок в качестве удовлетворения своих потребностей.

А Варю же с первого дня расценивал как нечто чистое, пригодное только детей рожать.

Мне казалось даже смотреть на этого ангела с моими-то грязными мыслями — грешно.

Но сегодня, увидев ее глаза там в квартире, я понял, что для Вари вообще все иначе.

И если посмотреть на всю эту хуйню именно ее глазами — становится как-то еще более мерзко от самого себя. Аж помыться теперь хочется.

Но разве от этого отмоешься так просто? Разве смоешь это клеймо, которое теперь светится в каждом ее взгляде на меня?

Больше нет того восторга, с которым она смотрела на меня с нашей первой встречи. Нет непоколебимой веры. Ничего нет.

Кажется я больше для нее не тот рыцарь, каким мнил себя, когда брал ее под свою опеку.

Теперь она смотрит с ненавистью и будто даже страхом.

Неужели и правда испугалась за этого ублюдка?

А может… вдруг она все же волнуется, что меня посадят за этого мудака? Может ли она даже в такой ситуации беспокоиться обо мне?

Да не. Это вряд ли.

Не заслуживаю я больше ее милосердия.

Хмурюсь от конченного чувства в груди. Будто пустота какая-то незнакомая разрастается.

Не знаю, что это. Но это непривычно больно. Аж дышать становится тяжко.

А еще добивает это неприятное осознание, что я просто дерьма кусок. Который кажется проебал нечто очень важное в своей жизни…

Тут этот бомжара приподнимает голову и мычит воспользовавшись затянувшимся молчанием:

— Она ведь дело говорит… я ж… я только помочь ей хотел… Ты чего, мужик?

Конечно. Подвякивай своей спасительнице бестолковой. Какие у тебя еще варианты выжить?

Мне приходится сдерживать себя, чтобы не вломить ему ещё раз, чтобы заткнуть. Не могу продолжать его бить, пока Варя смотрит. Должен подчиниться.

Скот сплёвывает кровь и скалится, но в глазах у него страх. Боится. И правильно делает.

Меня снова одергивает непривычно строгий голос жены:

— Если ты сейчас же не отвезешь его в больницу, я сама вызову полицию и дам показания, что ты едва не убил его.

Ну вот… Как я и думал. Больше не заслуживаю милосердия своей доброй девочки. Проебал.

Хотя…

Раз она до сих пор не сделала как грозится, значит может еще не все потеряно?

— А давай так и сделаем, — поднимаю на нее взгляд. — Вызовем ментов. Пускай нас с ним обоих упаковывают. Только я с собой видос с видеорегистратора прихвачу, посмотрим как его «помощь» воспримут беспристрастные полицейские. И кроме того наверняка выясним был ли он знаком с моим тестем. Или пиздит?! Только смотри, малыш, лжесвидетельство у нас в стране карается по закону. Не хочу, чтобы ты пострадала.

Варя держится уверенно.

Не отводит глаз. Хотя и понимает, что я поймал ее. Стоит передо мной, как гордая крепость, но я вижу, что ее потряхивает:

— Поздно, — цедит она, и я слышу слезы в ее голосе, от которых меня будто наизнанку выворачивает.

Она не продолжает, будто одернув себя от дальнейших разговоров со мной. Но я и без того понимаю о чем речь.

Она уже пострадала.

Так, что ей сейчас никакие менты и ответственность за ложь не страшны.

Плевать она хотела. И этот ее опустевший взгляд просто душит меня.

Мне хочется обнять ее. Домой увезти. Позволить плакать в моих объятиях. И не отпускать, пока не успокоится.