Нет! Я не смогу! Я не хочу! Слишком рано.

Дыхание становится тяжелее, грудь сжимает. Меня будто меня заперли в стеклянной коробке.

– Я хочу уйти, – шепчу Тане, наклоняясь к ней, почти прижимаясь губами к её уху. Таня тут же поворачивается, и в её взгляде – ни тени колебания. Только резкость и решимость, которые будто хлещут по щеке.

– Не смей! – коротко бросает она, тоном, не допускающим возражений.

Потом, уже через долю секунды, она выпрямляется, ловко натягивает на лицо кокетливую улыбку, и, как будто ничего не случилось, смотрит на Пашу, затем на брата. Никита внимательно наблюдает за нами, с чуть приподнятой бровью – то ли насторожен, то ли просто развлекается.

– Нам носик припудрить, – мурлычет Таня и подмигивает, легко, будто с ветром играет.

Никита качает головой и усмехается, как человек, которому лень вникать в женские дела. Он делает приглашающий жест рукой – идите, мол, девочки – и снова отворачивается, перехватывая бокал со стола.

Таня тут же берет меня за руку – крепко, как якорем. Мы двигаемся сквозь толпу, и стараюсь не врезаться в людей, но кажется, что каждый второй задевает плечом, толкает, царапает чужими взглядами. Запахи меняются с каждым шагом: резкий парфюм, алкоголь, фруктовый дым кальяна. Музыка гремит, свет моргает, лица мелькают, а я почти не различаю их. Всё происходит будто не со мной, будто я наблюдаю это изнутри какого-то мутного аквариума. Сердце стучит быстро, но как-то глухо, будто где-то в животе. Рука Тани – единственное, за что можно уцепиться.

Она решительно втаскивает меня в туалет. Ее каблуки звонко стучат по кафелю. Дверь за нами плотно захлопывается, отсеивая основную часть шума. Свет – холодный, бело-голубой, бьёт сверху, заставляя кожу казаться бледнее, чем есть.Таня разворачивает меня лицом к себе и берёт за подбородок – твёрдо.

– Так, дорогая моя, ты что, хочешь, чтобы всё на смарку? – её брови хмурятся, голос – чуть громче шёпота, с нажимом. – Ты чего!? Что значит уицти?! Все часы подготовки в трубу?! Макияж, волосы, каблуки – зря?

Смотрю на неё, но слова не идут. Горло перехватывает, как будто внутри распухло что-то тяжёлое, немеющее. Просто дышу. Просто стою.

– Паша, брат Димы. И сам Дима скоро придет…

– К черту его! Сама же говорила: "Пошёл он на все четыре стороны!" – напоминает она, аккуратно поддевая выбившуюся прядь с моего виска и пряча её за ухо. Движение мягкое, почти материнское. – Ну и? Где твой боевой настрой?

Я слабо качаю головой. Ресницы дрожат.

– Тань, я уехала на другой конец города, чтобы с ним не видеться… Если бы могла, вообще исчезла бы с карты…

Подруга закатывает глаза и поворачивает меня к зеркалу. Её ладонь твёрдо ложится на моё плечо.

Она делает паузу, и в зеркале я вижу, как она прищуривается.– Пошёл он, – повторяет она отчеканено, будто формулу. – У тебя новая жизнь. Новая работа. И малыш. Не забывай об этом. Ты не просто красотка – ты будущая мама.

– А Мельников? Можешь смотреть на него как на пыль под ногами.

Смотрю на свое отражение. Кожа чуть побледнела от волнения, вены на шее пульсируют. В глазах… Страх. Не паника. Не истерика. Просто ледяной, оседающий где-то в грудной клетке страх. Но чего я боюсь?

– Соберись, – Таня чуть встряхивает меня за плечи, точно дозируя силу. – Он. Никто. А ты – ты блестишь. Ты сияешь. Посмотри на себя.

Я глубоко вдыхаю. Воздух здесь сухой, пахнет мятным мылом и чем-то косметическим. Легкие сначала сопротивляются, потом подчиняются.

За то, что всё еще способен вызывать во мне такую дрожь.Он – никто. Повторяю про себя, как мантру. Я ненавижу его за то, что он сделал. За то утро. За предательство.