– Элина… – опять выдох, и Глеб руку ко мне тянет, хочет дотронуться, а я шарахаюсь от него, как от прокаженного, и муж застывает изваянием, руку в кулак сжимает, не прикасается ко мне.

И на мгновение кажется, что Глебу больно, его лицо бледное, и будто под глазами залегли темные синяки в то время, как глаза вспыхивают каким-то горячечным блеском…

Я смотрю на него. Все тот же Глеб Соколовский. Мужчина, которого я любила до сумасшествия, который обещал дышать мной, а сам…

– Мне так жаль… – выдыхает, и кадык болезненно дергается на мощной шее, а у меня слезы ручьем из глаз.

– Жаль?! – сипло выдыхаю и смеюсь, как ненормальная. – Жаль?! О чем ты сожалеешь, Глеб?! О том, что растерзал меня?! О том, что предал?! Или о том, что убил нашего ребенка?!

– Элина… – Дергается, будто удар получает.

А меня осознанием накрывает, и я шепчу едва слышно:

– Ненавижу тебя, Соколовский! Как ты мог?! Как ты мог так поступить с нами, со мной?!

– Послушай, послушай меня, Эля, – порывается ко мне вновь, но я шарахаюсь, и муж опять застывает, понимает, что мне даже малейшее его касание – как кипяток.

– Что именно ты хочешь, чтобы я выслушала? – спрашиваю с надрывом, а Соколовский прикрывает на мгновение веки.

Если бы он все еще был для меня тем самым Глебом, которого я любила, я бы его пожалела, обняла, прислушалась, постаралась бы понять, что именно его гложет.

Но сейчас, в эту самую секунду, мне кажется, что между нами пропасть, эта бескрайняя пустота затапливает и отдаляет.

Любовь в одночасье становится лютой ненавистью, доверие выжигается, оставляя после себя лишь пепел на губах…

Между нами мосты догорают, и я понимаю, что не прощу. Никогда не прощу того, что Глеб сотворил с нами, более того, я смотрю в красивое лицо собственного мужа с резкими чертами лица и понимаю, что хочу мести, хочу его раскаяния и агонии. И мне отчего-то кажется, что в его взгляде будто раскаленные угли и боль…

Словно он тоже сейчас страдает и не знает, как рассказать о своей боли…

Хотя… Бред, конечно… Потеряла дитя я, а у него беременная любовница на сносях…

– Эля, выслушай меня, – вновь выговаривает и вглядывается в мое лицо.

Я растягиваю губы в улыбке и холодно интересуюсь:

– Что именно я должна выслушать, Глеб?! Ты хочешь сказать, что случилось недоразумение?! Что не знаешь никакую Полину Юрьеву?!

По мере того, как задаю вопросы, сердце пропускает удар, и мне до безумия хочется, чтобы Глеб опроверг все мои сомнения, чтобы ущипнул меня, и я наконец проснулась и нашла себя на его груди, а затем рассказала бы про нереальный страшный сон, который приснился…

Только я не сплю, и вопрос, который слетает с моих губ, несет в себе всю мою надежду, боль и разочарование, когда я в итоге выдыхаю горько:

– А может, ты скажешь, что не изменял и ребенок, которого носит Полина, не твой?!

Все жду, что муж начнет хоть как-то оправдываться, говорить…

Помню, как сама утешала Наташку. Мою подругу еще со времен университета. Ее муж ей изменил, но юлил так, что она буквально разрывалась, пытаясь понять: врет он или действительно верен.

Помню, как она, оправдывая его, говорила, что однажды словила его за тем, что разговаривал с любовницей. Вернее, ей так показалось, когда муж выговаривал ласково “Сашунь».

Потом Наташа его в лоб спросила, что за «Сашуня», и Павел сделал хитрый ход. Он развернул телефон и показал, как записан контакт – «Саша техник».

Вот так вот просто, а затем и вовсе по рассказам подруги ее муж с силой вложил ей телефон в руки, уверяя, что если она не доверяет, то ей стоит позвонить, раз не веришь – проверяй, и было это сказано таким тоном, что Ната начала извиняться.