Он что-то переключает на приборной панельке и экране управления, а я кутаюсь глубже в его пиджак, опуская щёку на мягкую дорогую ткань. Она стильного бежевого цвета, атласная подкладка тёплая и нежная. Определённо парень не из простых.

Разглядываю его исподтишка. Парню лет тридцать, так что вернее сказать – мужчина. Хотя нынче такие мужчины пошли, что и в сорок они маменькины сынки, прям как мой почти-бывший-муж.

– Что у тебя там с руками? Давай посмотрю. В дверь ты впечаталась знатно.

Не дожидаясь ответа, он берёт меня за запястья, мягко потирает кожу пальцами. Онемение давно прошло, но мне приятны его прикосновения, так что не возражаю.

– В аптеку заехать? Может, что-то от ушибов купить? Правда, я не особо в лекарствах разбираюсь.

– Знаешь, я тоже.

Мы как-то незаметно переходим на «ты».

Когда салон достаточно прогревается, крыша уезжает и прохладный мартовский ветер снова проникает под тонкую ткань одежды. Горячий воздух из обдува и тёплое сиденье под попой неплохо нивелируют контраст.

– Если слишком замёрзнешь, скажи.

– А сам-то? – киваю на его рубашку.

– Мне нормально.

С этими словами он вдавливает газ в пол, и мы мигом вылетаем на середину проспекта.

Такая манера езды кое-что сообщает о человеке: например, что он импульсивен, резок и решителен. И не терпит быть на вторых ролях. Его борзость распугивает более спокойных водителей, хотя никакие правила не нарушены.

– Я Матвей, кстати.

– Рузанна.

Матвей притормаживает на светофоре и поворачивает ко мне голову.

Ожидаю комментария в духе «какое необычное имя», но он лишь произносит «очень приятно, Рузанна», и фраза эта ласкает слух покрепче любого комплимента.

– Что ж у тебя случилось, Рузанна? – задаёт закономерный вопрос, когда снова трогаемся. – Если лезу не в своё дело, можешь смело послать.

Возможно, в другой день и с другим мужчиной я бы так и сделала, но мне надо с кем-то поговорить.

Он не смотрит на меня, только на дорогу. А я пялюсь на уголок его губ, где снова притаилась усмешка. Касаюсь щекой спинки сиденья, плотнее кутаясь в мягкий пиджак.

– Муж нажил двоих детей на стороне. Вернее, один только на подходе. Второму уже… а хрен знает сколько лет. Я не уточняла. Вот так, если вкратце.

– Тебе посочувствовать? Извини, что спрашиваю. Говоришь ты об этом как-то весело, поэтому у меня сомнения.

– Не знаю, – отвечаю честно. – Ещё не определилась.

С одной стороны, мне противно и больно, с другой – накатывает непонятное облегчение, будто я оборвала связь, эту странную цепь, приковывавшую меня столько лет к мучителю-Роме. Ведь я так и не смогла его простить, как бы не пыталась. И как бы не пытался мой психолог уверить меня, что надо отпускать.

– Если не знаешь, тогда поздравляю, что это выяснилось сейчас, а не когда бы вы золотую свадьбу праздновать собрались.

– Жуть какая, – ежусь от вполне реальной перспективы.

Матвей ведь прав, я бы смогла так всю жизнь провести – в пузыре самообмана, а потом, хоп, и на кладбище.

– Что делать планируешь?

– Ни в чём себе не отказывать. И не влипать в новые отношения.

– Сколько не влипать?

– Вообще не влипать.

– Я по времени, имею в виду, сколько не влипать планируешь?

– Так я и говорю, что вообще не планирую в них вступать. Не нужны они мне.

И я никому не буду нужна такая, какая есть.

Я, может, поэтому и с Ромой столько лет прожила, потому что он знал о моём дефекте и смирился с ним.

Другого варианта у него и не было. Всё случилось по его вине.

Правы висок пронзает резкая боль, невольно трогаю его указательным пальцем, пытаясь унять пульсацию.

Не буду думать об этом. По крайней мере, не сейчас.