Матвей качает головой, не веря моим словам.

– Девушкам всегда нужны отношения.

– Не всегда. Некоторым не нужны.

– Ещё ни разу такую не встречал.

– И что? Много тебя окольцевать пытались или, – быстрый взгляд на его руку, – ты уже?

Кольца там нет, но это ещё ничего не значит. Мужчины часто колец не носят, вот и Рома своё почти сразу после свадьбы на полку положил.

– Да боже упаси. Где брак и дети, а где я?

Слово дети неприятно режет слух. Кто-то их не хочет, а я бы всё на свете отдала за возможность взять свою кроху на руки. Только мне такое счастье недоступно.

– Брак без детей?

– На кой чёрт он нужен тогда?

– Поясни, – требую, разворачиваясь к Матвею лицом и закидывая ногу на ногу.

Под приборной панелью тепло, там будто застыло жаркое облако, согревающее колени. Матвей бросает взгляд вниз, пялится на мои икры. Знаю, что ноги у меня красивые, точёные, а туфли на высоком каблуке лишь подчёркивают их длину. Мама всегда говорила, что это моё основное достоинство вместе с ростом. Я выше её на целую голову, хотя рослой меня назвать нельзя, просто мама низкая. Папа тоже был невысоким. Не знаю, в кого я такая. Может, в ту самую прабабку Рузанну, чьё имя гордо ношу?

– Пф-ф-ф, – вздыхает, ероша волосы. – Это сложно объяснить.

– Уж будь добр, попытайся, – подбадриваю.

Матвей на секунду задумывается и выдаёт что-то на философском:

– Семья без детей – семья с блестящим настоящим, но без будущего.

– Почему?

– Понимаешь, дети – это победа над эгоизмом. Ты как бы о себе забываешь, твоя жизнь перестаёт вращаться лишь вокруг тебя. Дети – это те, кому мы можем передать наши знания и опыт, оставить, вернее, воспитать лучшую версию себя.

– Ты думаешь, дети будут обязательно лучше родителей?

– Должны быть успешнее и жить лучше. Иначе смысл теряется. Иначе эгоизм не побеждён, – говорит твёрдо, однако снова гасит впечатление мягкой улыбкой. – Но это лишь моё мнение, ты можешь иметь другое или вовсе быть несогласной с ним.

– Почему же… мысль твоя абсолютно понятна. Но… а как же те пары, кому счастье родительское недоступно в виду… м-м-м… проблем со здоровьем? Ты их махом в эгоисты записал? Эгоисты поневоле, выходит?

Он не знает, что тема для меня болезненная, но почему-то сейчас не ощущаю той пронзительной боли, которая возникает каждый раз, когда разговор заходит о детях.

Матвей качает головой из стороны в сторону, в такт ритмичной мелодии, льющейся из динамиков. Из-за открытого верха она глушится внешними шумами, но мой водитель решил не тревожить покой ночных улиц, врубая музыку на полную мощность.

– Тут, безусловно, не в их нежелании дело, а в обстоятельствах, – произносит, чуть растягивая слова. – Впрочем, они могут взять ребёнка из детского дома.

– Это ответственность.

– А родить своего не ответственность?

Пожимаю плечами.

– Там ты берёшь чужого на воспитание, кто знает, может, у родной матери получилось бы лучше, а ты всё испортишь.

– У родной матери уже не получилось, раз она его в детдом сдала.

– Она могла… погибнуть.

– Это другой разговор.

– Да… другой… странную мы тему для беседы нашли.

Матвей соглашается.

– Точно. Странную. – И тут же её меняет: – Ну а ты, что, разводиться планируешь, значит?

– Да, – говорю твёрдо, а потом думаю о впустую потраченных рядом с Ромой годах и добавляю полушёпотом: – Давно следовало это сделать.

Матвей бросает на меня короткий взгляд. Но никак не комментирует, не спрашивает, почему я этого не сделала, и это прекрасно. Не уверена, что готова сейчас лезть в дебри нашей с Ромой болезненной созависимости.

Да я жила рядом с ним, вернее, существовала. А он терпел и погуливал, как выяснилось. Увеличивая объем лапши на ушах отнюдь не доверчивых женщин. Аню одуванчиком не назовёшь, баба с клатчем, мать заждавшегося папу Вадички, тоже не невинный лебедь, да и я, собственно, когда надо умею выпустить и когти, и зубы. Но все втроём каким-то странным образом терпели Романа Романовича и проглатывали его ложь.