На этот раз мороженного не будет. И прогулки по парку. И их любимой набережной.

В машине царила напряженная гнетущая тишина. И только глухой утробный звук, когда машина набирала скорость, и тихое женское дыхание время от времени раздавались в салоне. Дима был напряжен. Руки, сложенные на руле, изрезаны паутиной выступивших вен и сосудов, взгляд сосредоточен, между бровей глубокая складка.

— Ты знал? — Майя повернула голову и посмотрела на друга. Дима нахмурился. По игре желвак на серьезном лице было понятно, что отвечать он не хочет.

— О чем?

— О том, что Петя мне изменяет, — слова сорвались с женских губ шепотом. Майя сглотнула и быстро вытерла мокрые щеки.

— Он любит тебя больше жизни, — о линию мужских скул можно было порезаться. Майя усмехнулась и прикусила щеку с внутренней стороны, чтоб не завыть.

— Ты не ответил на вопрос, Дим, — отвернулась и прижалась виском к холодному стеклу. Через мгновение услышала сбоку приглушенный удар ладонью о руль.

Поток машин остановился на светофоре. Проскочить на следующий также не удалось. Начинали формироваться вечерние пробки. Тишина давила, напряжение угнетало, закручивая мысли и разгоняя непослушное сердце.

Майя раскрыла сумочку и достала конверт. Оттуда фото.

— Зачем, Майя? Не делай себе больнее, — Дима обернулся на звук, нахмурился.

— Больнее этого ничего не может быть.

Она высыпала фото на колени и подняла одну из них. Петя был красивым. В молодости Машка таких называла «смазливыми», но Мстиславский не попадал под это описание. Острый взгляд, волевой подбородок и выточенные скулы с ухоженной двухдневной щетиной были чертами не мальчика, а взрослого мужчины. Пусть и безумно красивого. Майя любила и черные, как смола волосы, и широкие плечи, которые теперь обнимали чужие руки.

Слезы плотным комом снова подступили к горлу, но она сдержалась. Нужно было сохранить трезвость рассудка, а не идти на поводу у эмоций.

— Что это?

Она склонилась и внимательнее посмотрела на фото. Женские бледные пальцы, светлым пятном выделяющиеся на темной ткани пиджака, были длинными и худыми, с ярким красным маникюром и массивным кольцом на безымянном.

— Это… это Алена? — Дима обернулся. — Это она, так ведь?

— Я не знаю, — мужской голос был глух.

— Знаешь, — Майя подняла фото и указала пальцем на кольцо. — Ты прекрасно знаешь, что это она. Кольцо… — истерика волнами накрывала женское тело, и Майя раз за разом сглатывала ее, закусывая губу. — Она не раз показывала это кольцо, фамильную драгоценность. Кичилась богатством и унижала меня, бросая в лицо свое благородное происхождение. Пока Петя… пока Петя не заставил ее замолчать.

— Майя…

— Он же говорил, что с ней все кончено… Он же, расстался с ней до нашего знакомства, я знаю. Доказывал, что она не важна, а сам получается… — голос стих и Майя отвернулась к окну. Держать себя в руках с каждой минутой становилось все сложнее. Особенно, когда те самые руки дрожали.

— Петя не изменяет тебе, слышишь? Ни с Аленой, ни с кем-то другим.

Дима все оборачивался и оборачивался, отыскивая ответный взгляд, но Майя не могла посмотреть на него. Она чувствовала себя грязной и ничтожной, «оборванной самозванкой без рода и племени», которой однажды обозвала ее Алена. В тот день она заявилась в их квартиру в одном тонком пальто на голое тело. И еще долго выкрикивала оскорбления, когда Петя выставил ее за дверь. Тогда они с Майей праздновали первую маленькую годовщину — шесть месяцев со дня знакомства.

Сегодня новая годовщина. И Алена снова без приглашения ворвалась на чужой праздник. Только теперь уже Петя отказался вычеркнуть ее из своей жизни.