— Если ты хоть пальцем тронешь меня, я скажу об этом Яну, — предупреждаю. Как же глупо это выглядит со стороны. И, конечно, Вадим смеется надо мной. Но при этом его темно-карие глаза опасно сверкают.

— Софиюшка, это называется отчаянием, — от его “Софиюшка” меня передергивает. Перед тем как издеваться надо мной, он всегда коверкает мое имя таким образом. Медленно идет ко мне, но засовывает руки в карманы брюк. Высокий, темноволосый. Очень красивый мужчина. Неудивительно, что он запудрил мне голову пять лет назад.

Но я сравниваю его с Яном и… нет, тут даже и сравнивать нечего. От Яна у меня уходит земля из-под ног. Я в его власти, в его руках, как податливый воск.

Рядом с Вадимом я превращаюсь в кусок льда, который постоянно крошат, кромсают и ломают. Пока от меня не остается снежная пыль.

Муж наклоняется ко мне и произносит на ухо:

— Передай Белогорцеву, что я тебя ему не отдам. И о разводе вы оба можете даже не мечтать.

По моей спине течет холодный пот. Я боюсь. Правда боюсь до ужаса. До потери сознания. Но я держусь. Плохо получается, конечно, но я стараюсь.

— А если я узнаю, что ты с ним встречаешься и трахаешься, я тебя закопаю под деревом у нас на заднем дворе. Я ясно выразился?

Киваю. Главное не сопротивляться и позволить ему высказаться. Иначе беды не миновать.

— Вот и славно. Приведи себя в порядок. А то выглядишь, как использованная шлюха, — бросает он, издевательски гладя меня по голове. Затем разворачивается и уходит. Я еле успеваю перевести дыхание, как он снова оборачивается. — Постой. Ты и есть шлюха.

Я убегаю от него по лестнице наверх к себе в комнату, но, к счастью, Вадим не гонится за мной.

В коридоре встречаюсь с Маргаритой Алексеевной. Останавливаюсь перед ней, как в вкопанная. Она пытается поймать мой взгляд, но мне стыдно и я смотрю вниз, на свои руки. Она наотмашь ударяет меня по лицу.

И я не понимаю. Все в этом доме сговорились издеваться надо мной? Им это приносит какое-то особенное изощренное удовольствие?

Моя щека горит — она приложила меня своими перстнями. Прижимаю ладонь к лицу.

— Я защищала тебя, думала, что ты несчастна, что Ваденька издевается над тобой. Но ты, как оказалось, сама во всем виновата. Странно, что мой сын до сих пор не развелся с тобой.

— Самой интересно, — моя злость порождает дерзость. — Почему?

— Любит тебя, шваль последнюю, — она обходит меня. — Может, ты хотя бы вспомнишь, что у тебя дочь есть? Или слабый передок мешает?

Маргарита Алексеевна, порой, выражается, как портовый грузчик.

— Вы когда-нибудь любили, Маргарита Алексеевна? Или терпели своего мужа и любили его?

— Любовь? Это глупость, придуманная вашим наивным поколением. Тебе надо думать о себе и ребенке! А ты разум потеряла вместе со своим достоинством. Как теперь видишь свое будущее? Он же убьет тебя, ты понимаешь? Это сейчас он такой спокойный. Но вечером он на тебе всю злобу выместит. Я не буду за тебя заступаться больше.

Мы со свекровью больше не мучаем друг друга бессмысленными разговорами. В одном Маргарита Алексеевна совершенно точно права — мне нужно беспокоиться о себе и дочери. Я бегу в комнату к Нике.

Она не одна и уже вовсю занимается с нашей приходящей няней Аней. “Няня Няня”, как называет ее моя маленькая принцесса, улыбается мне.

— Ника, смотри, кто пришел!

Дочка, видя меня, радостно кричит:

— Мама! Мамочка!

Ради этих слов, ради этих хитреньких, но добрых глазок, ради этой маленькой улыбки я и живу. Встаю каждое утро и заставляю себя снова и снова жить.

Обнимаю свою крошечку. Ника, доченька! Эмоции берут верх надо мной. Все остальное неважно. Вот оно мое счастье! Пусть она и похожа на своего папу, но она — моя отдушина. Мое сокровище. И она слишком быстро растет. Скоро станет старше, начнет много понимать, а мне… некуда бежать.