– Шёл бы ты, э-э-э, малай! Не до тебя сейчас… Сами-то, вон чё, вон чё, уже с утра к Тамарке с баночкой бегали, – припомнила мятая личность. – Видели, видели вас, – взбодрился Степан Степанович, – а меня не позвали, – икнул перегаром.

– Самим мало было, – прошептал ему на ухо скаредный Лёша.

– А я вчера, вон чё, вон чё, в отрубях был, – грустно оповестил присутствующих изжёванный.

Пашка иронично кивнул в его сторону:

– Все нормальные люди, как лишнего вмажут, в отрубе бывают, а этот – в отрубях.

– Женатый? – обратился ко мне будущий учитель, отвлекшись от Степаныча.

– Сыну уже три года, – похвалился я, выходя из курилки и задерживая дыхание.

– Не курящий? – удивился Пашка.

– Семь месяцев уже.

– Зря! Копчёное мясо дольше сохраняется…

Перед зеркалом, примеряя форму, крутились Лёлик и Болек. Увидев меня, обрадовались.

– Ну и форму дали, – веселились они. – А штаны-то, штаны! Вот бы по проспекту пройтись.

– Слушай, Паш, – обратился к заинтересованно выглядывавшей из курилки Пашкиной голове, – а что это здесь ни скамеек, ни стульев? Стоя курить-то надоест.

– Это, Серёг, чтоб геморроя не было, – авторитетно ответил он. – Там сидим и здесь опять сидеть? Правда, Лёшка вон не боится, из радевалки стул тащит. Заработал уже ударным трудом на благо родины, – шёпотом закончил монолог.

– А мне уже всё равно, – небрежно махнул рукой тот. – Так что можешь и не шептать.

Двойняшки, забыв про форму, увлечённо испытывали аппарат с газированной водой.

– Холодная! – изрёк один.

– И копейку бросать не надо, – поддержал другой.

На участке Чебышев в раздумье погладил бородавку, мне показалось, что она, как котёнок, мурлыкнула и прогнулась от удовольствия.

– Запоминай, – внушительно произнёс он, глядя на меня, как барин на крепостного. – Сначала пойдёшь на четвёртый

этаж, получишь паяльник, пинцет, отвёрточки трёх номеров, молоточек, – отбивал ладонью о стол. – Если Митрофаниха будет в настроении, выдаст без шума и пыли, как говорится… Далее… – Лёшина бородавка кивнула на стеклянные шкафы, стоящие за нашими столами, – вот этот твой будет. А вон видишь, за шкафами Паша сидит, в носу ковыряет. Классное место нашёл, – позавидовал учитель, – никто его там не видит. Пашк?! Тебе двадцать шесть лет, а ты всё в нос лазишь, – стал обличать Чебышев, – кругом своих козюлек навешал. Да, Серёг, зайди к распредам, спецификацию заведи. Будешь записывать, что сделал. Ну, пока всё. Действуй, а я начну работать, – внимательно всмотрелся в прикреплённый к дверце шкафа календарик и пошевелил губами, что-то подсчитывая. – Уже двадцать второе, конец месяца, а мне только-только комплект принесли. У Заева, – кивнул назад, – и сейчас деталей не хватает.

– Зато я после пяти в "Посольский" пойду, – радостно заверил Паша, – а ты здесь вечерить будешь.

Первыми, кого я увидел на четвёртом этаже, были, конечно, двойняшки, сосредоточенно тарабанившие в дверь инструментальной кладовой.

– Передохните пока. Куда вас родина направила?

– На второй участок.

– Значит, соседи – я на первом.

– Теперь ты стучи, – предложили мне.

– Только и осталось. Китайский философ Конфуций предупреждал: "Трудно искать в тёмной комнате чёрную кошку, особенно если её там нет", – поднял вверх указательный палец, как давеча начальник с католической лысинкой.

– Это кто кошка? – ошарашил нас визгливый голос.

Поросячьи глазки с белыми короткими ресницами наливались неукротимой злобой.

Почуствовав запах пороха, двойняшки довольно заулыбались, молчаливо предлагая выкручиваться мне.

– Так кто тут кошка? – маячила передо мной тощая женщина в белом халате, висевшем на ней, как на плечиках вешалки.