В груди что-то надтреснуло, но, к сожалению, смерть не пришла следом. Всю меня от кончиков волос и до ногтей на пальцах ног стало заполнять чувство непостижимой злобы, мерзости и холодного отчаяния. Душа леденела, умирала, воскресала вновь. И так десятки раз за несколько секунд, пока последние капли пролитых слез высыхали на щеках.

Пошатываясь, поднялась на ноги, в которых внезапно обнаружилась сила, одним движением достала из-под штанины ржавый кухонный нож и с ледяной решимостью, не дрогнув ни одним фибром души, засадила его в глаз убийце, с хрустящим звуком провернув по часовой стрелке.

- А-а-а-а! – взревел, под тяжестью моего тела падая на землю, это были последние звуки, которые он мог издать.

Его товарищи кинулись к нам, но я, забравшись верхом на жертву, словно дикая первобытная самка, стала раз за разом засаживать в обидчика лезвие, ничего не видя вокруг. Перед глазами стояла кровавая пелена. Адреналин хлестал в крови, меня не могли стянуть с места несколько мужчин.

Я не чувствовала ни усталости, ни, тем более, жалости. Не боялась смерти или боли. Это была месть вперемешку с чувством самосохранения – быстро устранить угрозу. Казалось, я всесильна. И мне было все равно, что ждет впереди после того, как ублюдок мучительно сдохнет.

Но безумный порыв схлынул быстро, словно выключился «турбо» режим. Усталость накатила волной, а очередной поток истеричных слез хлынул с новой ужасающей мыслью: «я убила человека».

2. ГЛАВА 2

Воняло сыростью и экскрементами тех заключенных, которые были здесь раньше. По стенам расползлась черная плесень, под потолком клубился целый рой странных насекомых, которых до меня никто не решился съесть.

Судя по всему, раньше это помещение было кладовой магазина, но теперь использовалось как временное место заключения преступников, пока решается их судьба. В данном случае вопрос стоял о моем будущем.

Я свою судьбу знала. Для меня бы не стало новостью известие о том, что буду изгнана из Общины в открытый мир. Как по мне, лучше бы пристрелили прямо там, на месте, но аристократические «вершки» строят из себя гуманных государей, обжираясь стейками в своих отстроенных высотках.

Нет. Решительно непонятно, почему я еще жива.

Были мгновения, в которые накатывало сожаление о поступке, который совершила, но после вспоминала тот порочный, слизкий взгляд протухшего человека. И становилось легче. Страшно думать, что убила того, кто мог еще что-то привнести в общество, проще, когда убеждаешь себя, что моральный урод не такая уж и потеря.

Хотя и это не спасает от мук совести.

- Клэментина Бишоп, на выход! – дверь резко отворилась, грубый тон тюремщика царапал слух.

Поднявшись на ноги, кряхтя, словно древняя бабка, пошла на свет. Глазам пришлось еще некоторое время адаптироваться к освещению. Оказывается, я просидела в кладовке сутки. За это время во рту не было ни крохи хлеба, но я привыкла. Когда желудок прилипает к позвоночнику, некоторое время организм думает, что так и нужно.

Долго идти не пришлось, суд надо мной устроили прямо здесь, в кругу старых магазинных стоек.

- Ты будешь изгнана, - просто поведал мне мужчина, коему на вид было лет пятьдесят, судя по хорошей одежде, чистым волосам и отсутствию смрада от тела, высокий чин имел место быть.

Мужчина пользовался авторитетом. Пока говорил, мерзавцы, приволокшие меня сюда, молчали. Я видела, с какой ненавистью они на меня смотрят. Но этого было недостаточно для того, чтобы мстить за товарища убийством. Они все еще были людьми. В противном случае я бы не дожила до этого момента – стала бы третьим трупом у контейнера на площади. Меня бы никто не искал.