Комок подступил к горлу, мешая дышать. Всеслав сжал зубы, борясь с подступающими слезами. Нет, он не позволит себе этой слабости. Достаточно того, что он не может контролировать своё тело – но свой дух он не отдаст отчаянию.

И всё же боль была слишком сильна. Мысль о том, что он стал живым мертвецом для окружающих, пронзила его острее любого ножа.

Вечер подкрадывался к Тихомирью неспешно, окрашивая небо в густые багряные тона. Всеслав ощущал смену времени суток по меняющимся теням на стенах избы и приглушенным звукам, доносившимся с улицы. Деревня оживала иначе, чем днем – более интимно, с особым ритмом вечерних забот.

Он напряженно вслушивался в каждый шорох за дверью, каждый звук шагов на тропинке. Сердце предательски ускоряло бег всякий раз, когда кто-то проходил мимо их двора.

– Сегодня точно придут, – шептал Всеслав в пустоту комнаты. – Забава обещала…

Надежда и отчаяние сменяли друг друга, как волны прибоя. Вот сейчас скрипнет калитка, раздадутся знакомые голоса – и комната наполнится жизнью, а не только его тяжелым дыханием.

С улицы донесся взрыв смеха – молодежь собралась у колодца, как это бывало каждый вечер. Всеслав знал эти голоса. Раньше он сам был там, в центре внимания, рассказывал истории, которые заставляли девушек визжать от страха, а парней – завистливо хмыкать.

Звонкий девичий смех прорезал вечерний воздух – Забава? Всеслав напрягся, пытаясь приподнять голову. Нет, не она. Просто похожий голос.

Боль разочарования оказалась острее, чем он ожидал. Не придут. Ни сегодня, ни завтра. Зачем им проводить вечер с калекой, когда можно веселиться у колодца, петь песни, рассказывать байки?

Солнце окончательно скрылось за горизонтом. Смех и голоса постепенно стихли, уступая место вечерней тишине. Только сверчки нарушали безмолвие своим монотонным стрекотанием, да изредка доносился лай собак.

Тишина обрушилась на Всеслава тяжелее любого камня. В этой тишине каждая мысль звучала оглушительно громко, каждое воспоминание превращалось в острый нож, вонзающийся в сердце.

Последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь щели в ставнях, рисуя на стене золотистые полосы. Всеслав смотрел на этот свет, не отрываясь. Свет с улицы, из другого мира – мира движения, смеха, жизни. Мира, который продолжал существовать без него.

Каждый солнечный луч, каждый отблеск напоминал ему о том, чего он лишился. О беге наперегонки до озера, о танцах на праздниках, о прыжках с Орлиного Выступа. О простой радости шагать по лесной тропе, чувствуя под ногами мягкий мох.

Время застыло. Минуты растянулись в часы, часы – в вечность. Всеслав лежал, неподвижный как камень, и только глаза его были живыми, следя за медленно гаснущими полосами света на стене.

Комната погрузилась в сумерки. Всеслав лежал, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь потрескиванием догорающих углей в печи. Мать давно ушла спать, оставив его наедине с мыслями, которые кружили подобно воронам над полем битвы.

Никому. Он никому не мог объяснить того, что творилось внутри. Эта печаль была не просто чувством – она стала физической сущностью, заполнившей каждую клетку его тела. Она текла по венам вместо крови, дышала его лёгкими, билась в сердце вместо него самого.

Всеслав прикрыл глаза. Сколько времени прошло с тех пор, как он упал? Два месяца? Целая вечность. Два месяца абсолютного бессилия. Два месяца наблюдения за тем, как рушится всё, к чему он стремился.

Великий воин, о котором будут слагать песни? Защитник деревни, о котором заговорят в дальних землях? Муж Забавы, отец сильных сыновей?

Всё рассыпалось прахом.