мракобес и обскурант!
В общем, хрен те, а не грант!
1998
Романс
Были когда-то и мы… ну ведь были?!
Были, еще бы не быть!
Ух, как мы пили и, ах, как любили,
Ой, как слагали навзрыд!
О, как мы тайной музыке внимали,
как презирали мы, о!
И докатились мы мало-помалу,
не осознав ничего.
Логоцентризму и фаллоцентризму
(дикие хоть имена)
отдали мы драгоценные жизни.
Вот тебе, милый, и на!
Вот тебе, бабушка, и наступает
Юрьев денек роковой!
К новому барину бодро шагает
справный мужик крепостной.
Только Ненила-дурында завыла,
Фирс позабытый скулит,
ветхой музыки едритская сила
над пепелищем гудит,
И не угнаться усталой трусцою,
да и желания нет.
Опохмелившись с холодной зарею,
смотрим в окошко на свет.
Сколь удивителен свет этот белый,
он обошелся без нас…
Ах, как мы были, и сплыли, и спели —
сами не верим подчас.
Что ж, до свидания, друг мой далекий,
ангел мой бедный, прощай!
В утро туманное, в путь одинокий
старых гнедых запрягай.
1998
Умничанье
Ты спрашиваешь: «Что есть красота?»
Я отвечаю: «Эти вот места!»
М. Кукин, К. Гадаев
Объекта эстетические свойства
в конце концов зависят от субъекта.
Субъект читает Деррида и Гройса
и погружен в проблемы интертекста.
Меж тем объект злосчастный остается
невидимым, безвидным, безобразным.
О, как он жаждет взгляда! Ноль эмоций,
вниманья ноль в мозгу писчебумажном.
«О, подними глаза, о, дай мне имя!
О, дай мне жить, не оставляй меня!
Меж буковками умными твоими
заметь меня и пожалей меня!»
Но нет, не видит. Слышит и не внемлет!
И, смысл последний потеряв, объект
растет, как беспризорник, зло и немо
и жрет, как Робин Бобин Барабек —
все поглощает, все в себя вбирает!
А тот, кто мог преобразить его,
по-прежнему читает и скучает,
не чует и не хочет ничего!
Нет чтобы приглядеться – вдруг да выйдет!
Ну, вдруг да и окажется еще
пока не поздно что-нибудь увидеть,
почесть за благо и принять в расчет.
1998
В творческой лаборатории
Если ты еще не в курсе,
я скажу тебе, читатель:
все зависит от контекста,
все буквально, даже я!
Все зависит от контекста,
например, краса девичья
от количества «Смирновской»
и от качества ее.
Так что качество мое
и количество твое
уж никак не абсолютны
и зависят не от нас,
а зависят, повторяю,
от контекста, мой читатель,
вне контекста, к сожаленью,
не бывает ничего!
Абсолютно ничего,
кроме Бога одного.
Это, в общем, очевидно,
хоть досадно и обидно.
Оскорбительно зависеть
от такой вот хреноты!
Это все вполне понятно,
хоть подчас и неприятно,
но контекст не выбирают,
так же, впрочем, как тебя.
1998
* * *
См. выше, и выше, и выше,
в такую забытую высь,
которой, ты помнишь, когда-то
с тобой мы безумно клялись!
И клятву сию мы сдержали!
А толку? А толку нема…
Ты помнишь, как нам обещали,
что ждут нас тюрьма да сума,
и прочие страхи и охи,
высокой трагедии жуть?
И вот, как последние лохи,
мы дали себя обмануть.
Какая уж к черту трагедья!
Напрасно рыдает Пьеро!
Не верует в наши легенды
по трудоустройству бюро!
Молчите, проклятые книжки,
бумажки, цитаты, понты!..
См. ниже, и ниже, и ниже,
и ниже, и тише воды.
1998
20 лет спустя
Гений чистой красоты…
Вавилонская блудница…
Мне опять явилась ты —
перси, очи, ягодицы!
В обрамленье этих лет,
меж общагой и казармой,
глупый, смазанный портрет
засветился лучезарно.
На теперешний мой взгляд —
блядовита, полновата.
Из знакомых мне девчат
были лучшие девчата.
Комбинация, чулки,
и кримпленовое мини,
и Тарковского стихи —
нет вас больше и в помине.
Пиво на ВДНХ,
каберне, мицне, фетяска…
Кто здесь, книжник, без греха,
бросит пусть в тебя, бедняжка.
Был ребяческий разврат
добросовестен и вправду.
Изо всех моих утрат
помню первую утрату.
Пидманула-пидвела,
ДМБ мне отравила.
Ты в сырую ночь ушла —
знать, судьба меня хранила.